Старая Земля (Лунная трилогия - 3)
Шрифт:
– Черный выигрывает.
"Ага,- подумал Лахец, видя, как его проигранные деньги ссыпаются в кассу,- нужно было тогда оставить на красном и только теперь поставить на черное".
Его удивила невероятная ясность этого открытия.
"Это так просто",- повторял он без конца, не в состоянии понять, как теперь должен ставить.
Он даже не знал, сколько игр прошло за это время. Он пытался вспомнить: ему казалось, что он постоянно слышал выигрывающий черный - одна игра еще не завершилась.
"Надо поставить на "черное"".
Он
Крупье остановил его любезным жестом. В середине стола карты перемешивались заново; во время этого священнодействия все ставки должны были быть убраны.
"Это хорошо, это хорошо!
– засмеялся он в душе.- Снова бы сделал какую-нибудь глупость. Ведь разум сам подсказывает, что если черный выиграл несколько раз подряд, то теперь цвет должен измениться, значит, надо ставить на красное".
– Мсье, делайте вашу игру!
Он поставил на красное и проиграл. Семнадцать раз ставил он на красный цвет, и семнадцать раз выигрывал черный!
Он все смотрел на еврея, крутящего головой. Лахец заметил, что тот держит в руке золотую монету и не может решить, куда ее поставить. Глаза у него вылезли из орбит, он громко причмокивал языком.
Лахец усмехнулся.
– Этот будет долго мучиться.
Он полез в карман, чтобы сделать следующую ставку под последними монетами пальцы его наткнулись на полотно кармана. Лахец внезапно протрезвел, он как бы очнулся от сна, в котором не был собой. Его охватил ужас.
"Как же так?
– мысленно повторял он.- Ведь у меня столько было..."
Ему казалось, что все смотрят на него и смеются. Он украдкой отодвинулся от стола, как будто убегал. Кровь пульсировала у него в висках - тошнотворные мурашки расходились по всему телу. Только теперь он хладнокровно подумал о своей игре - все моменты, на которые у стола он не обращал внимания, живо предстали перед ним. Он начал размышлять: нужно было перейти на черный цвет, это явно была "полоса". Достаточно было несколько монет положить на черный и ждать спокойно. У него было бы состояние. А если нет, то нужно было бы отступить, когда заметил, что ему не везет. Ведь так он делал всегда до этой минуты. Если бы он ушел четверть часа назад, все было бы в порядке.
Он считал в уме, сколько было бы у него четверть часа назад.
А теперь?
Он сунул руку в карман и, расхаживая по залу с опущенной головой, пересчитал оставшееся золото. Он толкал людей или неловко уступал им дорогу, наступая другим на ноги. Кто-то прошипел сквозь зубы, кто-то одарил его нелестным эпитетом. Он не обращал на это никакого внимания; просто ничего не слышал.
Монеты в кармане, пересчитываемые на ощупь, все время перемешивались, он постоянно забывал счет и начинал пересчитывать заново.
В конце концов он остановился и, не смущаясь уже присутст
вия смотрящих на него людей, последнюю горсть золота высыпал на ладонь и пересчитал. У него осталось примерно столько же, сколько было перед началом игры - собственно, он ничего не потерял, кроме
Он сказал это себе почти вслух, как бы в утешение, но, несмотря на это, не мог избавиться от охватившей его подавленности, которая с каждым моментом все больше напоминала отчаяние.
Он был богат - всего несколько минут назад. Да, ведь то, что он выиграл, уже несомненно было его собственностью, а ведь это было состояние, которое могло дать ему ту свободу, ту вольность, ту жизнь, о которой он мечтал. Судьба усмехнулась над ним, и золото прошло через его карманы за такой короткий миг, что он не успел насладиться даже прикосновением к нему - а оно уже понеслось дальше, как легкие сухие листья.
Только для того, чтобы у него теперь осталось чувство утраты.
А что дальше?
Нужно снова начинать на эти остатки осторожную, скучную игру или отказаться от нее и, израсходовав последние гроши, по милости певицы доставшиеся ему, вернуться к Халсбанду, к граммофонам, к выстаиванию в приемных директоров театров, к работе для заработка, уничтожающей все, что рождается в глубине его души.
Он чувствовал, что ни на то, ни на другое у него уже нет сил; ему хотелось расплакаться, как ребенку.
И вдруг - какое-то удивительное безразличие.
– Все равно,- прошептал он, усмехаясь с чувством неожиданного облегчения,- ведь это такой пустяк, какая разница, что будет завтра! А сегодня... я могу еще выпить бутылку шампанского!
Он вошел в буфет и, бросившись на полукруглый диванчик в углу, приказал подать себе вино.
– Полбутылки?
– спросил кельнер с чуть заметным оттенком наглости, окидывая быстрым оценивающим взглядом непрезентабельную фигуру Лахеца.
– Бутылку. Сухого шампанского.
– Слушаю вас.
Лахец положил длинные руки на подлокотники, ногу на ногу Его охватило чувство приятной беззаботности человека, которому нечего терять. Он усмехнулся, вспомнив о своей игре и о проигрыше, и усмехнулся еще раз при мысли, что он бедняк, а бросается здесь золотом и пьет шампанское, потому что ему нравится это.
Он налил бокал до краев и, не поднимая головы, поднес его к губам. Почувствовал на губах вкус микроскопических капелек пеня^щегося напитка, а в ноздри ему ударил свежий, возбуждающий запах.
С бокалом у губ он из-под приспущенных век наблюдал за людьми, кружащимися перед ним. Один глоток напитка сразу же ударил ему в голову.
"Я сам себе хозяин,- подумал он,- я проиграл, потому что мне так захотелось, это мое дело. Я пью хорошее вино здесь, на бархатном диванчике, потому что мне так нравится, а если захочу, то завтра плюну в морду всей этой разряженной черни, которая смотрит на меня, как на волка,- а если снова захочу, то повешусь, и все! Я делаю то, что хочу".
Ему было страшно приятно это ощущение абсолютной свободы, свободы, не имеющей границ. Он повторил это про себя несколько раз, удивляясь, как все это просто, ясно и как это раньше не пришло ему в голову.