Старик Хоттабыч (худ. Г. Вальк)
Шрифт:
— Я тебя, Кузьма Егорыч, потому разбудил, что только что произошёл в нашем вагоне удивительный, совершенно непонятный случай.
Понимаешь, постелил я, как полагается, всем постели, и в седьмом купе постелил. Стелю и обращай внимание, что едут в этом купе один старичок, такой бородатый, в дореволюционной соломенной шляпе, и при нём двое парнишек. Скорее всего, я так думаю, однолетки. И, понимаешь, ни капли багажа. То есть ну ни-ни!
А тут ещё один из
«Товарищ, говорит, проводник, как пройти в вагон-ресторан».
Я отвечаю.
«К сожалению, нет у нас в поезде вагон-ресторана, но можно будет утречком предложить вам чаю с сухарями».
Тут мальчик смотрит на старика, старик ему глазом моргает. Мальчик и говорит: «Ну ладно, мы и без вашего чаю обойдёмся, раз нет вагон-ресторана».
Интересно, думаю, как это вы до самой Одессы обойдётесь без моего чая. И ухожу в наше купе, но дверь только прикрываю, чтобы оставалась щёлочка.
А уже в вагоне все давно спать улеглись, и уже во всех купе пассажиры третьи сны видят, и только в седьмом купе всё шу-шу, шу-шу-разговаривают. Что именно говорят, мне не слышно, но только мне определённо слышно, что о чём-то разговаривают.
Потом вдруг открывается дверь, и из неё высовывается тот самый старичок; не замечает, что я за ним слежу, снимает с головы свою дореволюционную шляпу… И что бы ты, Кузьма Егорыч, подумал, что этот старичок делает? Слово даю, не вру! Рвёт из своей бороды клок волос. Пропади я на этом месте, ежели вру!
Батюшки, думаю, сумасшедший! Вот уж, что называется, повезло! Привалило сумасшедшего аккурат в моё дежурство. Молчу и жду, что будет дальше.
А дальше, оказывается, старик рвёт этот самый клок волос на многие части, кидает этот мусор на пол и что-то про себя бормочет. Тут я всё больше убеждаюсь, что этот пожилой пассажир — ненормальный и не миновать того, чтобы в Брянске его ссаживать. Ух, думаю, скандалу с ним не оберёшься! Может быть, он даже сию минуту начнёт кидаться на людей, стёкла бить.
Смотрю — нет, ни на что не кидается, стоит смирно, бормочет. Побормотав малость, уходит в своё купе.
И вдруг слышу — кто-то по коридору босыми ногами шаркает. Только не впереди, а позади меня. Тогда я понимаю, что кто-то с тамбура прошёл в вагон, и опять-таки страшно удивляюсь, потому что тамбур-то у меня во время движения всегда заперт.
Посмотрел я назад и… честное тебе, Кузьма Егорыч, благородное слово — не вру… вижу — идут с площадки четыре молодца, загорелые, что твои курортники, и притом совершенно голые. Только и есть на них одежонки, что тряпочки на бёдрах. Босые.
Поджарые-преподжарые! Каждое рёбрышко просвечивает.
Я выхожу из нашего купе и обращаюсь к ним:
«Граждане, вы, вероятно, вагоны перепутали. Это граждане, международный,
А они хором:
«Молчи, неверный! Мы знаем, куда мы идём! Нам как раз сюда и нужно, куда мы идём».
Тогда я им говорю:
«В таком случае, граждане, попрошу ваши билетики».
Они мне опять хором:
«Не морочь нам голову, чужеземец, ибо мы спешим к нашему повелителю и господину!»
Я говорю:
«Меня поражает, что вы меня называете чужеземцем. Я — советский гражданин и нахожусь в своей родной стране. Это раз. А во-вторых, у нас господ нет с самой Октябрьской революции. Это, говорю, два».
Их старший говорит:
«Тебе должно быть стыдно, неверный! Ты пользуешься тем, что у нас руки заняты и что мы не можем вследствие этого убить тебя за твою безумную наглость. Это, говорит, нечестно, что ты этим пользуешься».
Тут я замечаю, что все четыре голых гражданина сверх всякой меры нагружены разной снедью. Один держит тяжёлое блюдо, а на блюде — жареный барашек с рисом. У другого — громадная корзина с яблоками, грушами, абрикосами и виноградом, хотя — обращаю твоё внимание, Кузьма Егорыч! — ещё до фруктового сезона не меньше месяца осталось. Третий на голове держит посудину в виде кувшина, и в этом кувшине что-то плещется. По запаху чувствую — какое-то вино. Типа рислинг. У четвёртого в обеих руках по блюду с пирогами и пирожными. Я, признаюсь, даже рот разинул. А их старший говорит:
«Лучше бы ты, неверный, показал нам, где тут седьмое купе, потому что мы должны поскорее выполнить наше задание».
Я тогда начинаю догадываться и спрашиваю:
«Как он выглядит, ваш хозяин? Старичок такой с бородкой?»
Они говорят:
«Он самый. Это тот, кому мы служим».
Я их веду к седьмому купе, по дороге говорю:
«Придётся с вашего хозяина взыскать штраф за то, что вы без билета ездите. Давно вы у него служите?»
Старший отвечает:
«Мы ему служим три тысячи пятьсот лет».
Я, признаюсь, думаю, что ослышался. Переспрашиваю:
«Сколько, говорите, лет?»
Он отвечает:
«Сколько я сказал, столько и служим. Три тысячи пятьсот лет».
Остальные трое головами кивают: дескать, правильно старший говорит.
«Батюшки, думаю, не хватало мне одного сумасшедшего — ещё четырёх подвалило!»
Но я разговор продолжаю, как с нормальными пассажирами. Я говорю:
«Что это за безобразие! Столько лет служите, а хозяин вам даже спецовки простой не справил. Ходите, простите, нагишом!»
Старший отвечает:
«Мы в спецовке не нуждаемся. Мы даже не знаем, что это такое».
Я тогда говорю:
«Странно слышать подобное от человека с таким приличным производственным стажем. Вы, вероятно, не здешние? Вы где постоянно проживаете?»
Тот отвечает:
«Мы сейчас из древней Аравии».
Я говорю:
«Тогда мне всё понятно. Вот седьмое купе. Постучите».
Сразу выходит тот самый старичок, и тут все его сотрудники падают на коленки и протягивают ему свои кушанья и напитки. А я отзываю старичка в сторону и говорю: