Старикам здесь самое место
Шрифт:
Я молча смотрел ему вслед. Слово «деньги» прозвучали так грузно и звонко, словно целый мешок долларов бросили мне под ноги. Я сразу же представил себе картину: мистер Эбигейл, сидя в плетеном кресле на крыльце, выпускает колечки сигарного дыма в сумеречный прохладный воздух и думает о том, сколько денег он может потерять, пока его потные пыльные работники устало бредут к своим хижинам. А где-то в Вашингтоне, так же задумчиво, стоя
III. ДЖОН
Глаза Джона были наполнены слезами. Ему развязали ноги, чтобы не волочить обратно в темницу, а лишь подталкивать револьверами в спину. Пленник шел туда своей волей – лишь бы быстрее спрятаться от увиденного ужаса. Темный туман заполнил голову, саднило сердце. Было и страшно, и безразлично. Он был готов даже умереть: лишь бы утихла боль.
«Может, попросить их меня пристрелить? Но вряд ли они согласятся… Спровоцировать? Можно… Но сил нет. Ни двигаться, ни говорить. Положите здесь и пристрелите, как безнадежно раненное животное. Жалости ради».
Те же люди вели его обратно. Рикс по привычке командовал, хотя, кажется, догадывался, что произошло что-то неожиданное, чего не могло случиться никогда, но вот – оно произошло сейчас, нежданно и случайно. Так уж вышло… и Рикс, задумавшись, тоже умолк, будто шляпу снял перед покойником, стараясь не нарушить священную тишину.
Ржавая решетка снова со скрипом отворилась. Сопровождающие втолкнули Джона внутрь и ушли. Рикс пристально взглянул напоследок на пленника, но так ничего и не сказал.
Джон лег на спину и начал смотреть в невидимый потолок. Становилось еще страшнее от того, что тьма, казалось, поглощает его через глаза. Джон зажмурился. Теперь на него смотрели глаза Хаузера – холодные, серые, злые, пустые. Они смеются.
Это, без сомнения, был он. Убийца отца. Тогда в их доме, восемь лет назад. Его глаза покрылись поволокой и стали казаться еще более неживыми и безразличными, еще более запавшими, но не узнать их Джон не мог.
За восемь лет морщины изрубили лицо убийцы, сделав его похожим на кору дерева: жесткую, черствую, землистого цвета. Кажется, после каждой жертвы демоны преисподней рвали кожу Хаузера, а он будто пытался ее сращивать, сшивать – и получились шрамы, которые превратили его рожу в разделочную доску. Вместо губ была прорезь, из который хищник говорил, из которой
Джон не думал, что будет так тяжело. Бравый молодой человек, сильный и умный, он думал, что стал неуязвимым с тех пор, как покинул горящий дом, в котором родился и вырос. Бессмертный и вечно молодой. Сама судьба благоволила ему с тех самых пор, как отобрала все. Джон свыкся с этой мыслью, породнился с ней. Он чувствовал себя особенным, и это чувствовали те, кто находился рядом. С ним старались не вступать в конфликт, и Джон приписывал это своей уникальности, своей внутренней силе, свободе, доставшейся от предков-индейцев. И к тому же где-то внутри не заживала ссадина, которая своим саднящим зудом вела его сквозь годы. От пылающего дома – в слепую пещеру. Впервые Джон почувствовал этот зуд ранним утром, когда проснулся в канаве у дороги от скрипа колес. Кто-то остановил повозку и взял мальчика на руки. Джон приоткрыл глаза и наткнулся на встревоженный взгляд. Так же на него посмотрела и миссис Росс, когда ее муж занес маленького гостя в дом. Женщина поохала, обработала Джонни раны и укрыла теплым одеялом. Семья фермеров ждала, когда за мальчиком придут или он, следуя заветам своих предков, упорхнет сам, но этого не случилось. Джонни рос, помогал по хозяйству и осваивал навыки, необходимые для жизни на ранчо. События той роковой ночи, как грозовая туча среди погожего дня, настигали внезапно. Джон рос, и туча становилась всё тяжелее. Иногда все завершалось кратковременным дождем, иногда –грозой. Джон не любил, когда это происходило ночью: кошмар нечем было отогнать, даже свет керосиновой лампы не всегда помогал. Днем же страх вполне можно было прогнать пилой или молотком. Зубцы грызли дерево, гвозди в него впивались. Страх мог смениться гневом, и тогда становилось чуточку легче, но никогда не уходил совсем. Зуд ослабевал, но не исчезал. Джон всегда ощущал его: пешком, верхом, на ферме, в городе, за обеденным столом и у вечернего костра. Сквозь годы страх привел его обратно, лишив возможности остаться на ранчо и прожить там спокойную жизнь. Мистер Росс пожал Джону на прощанье руку и снова посмотрел на него с тревогой, как в первый раз, а миссис Росс обняла его и расплакалась, понимая, что даже ее теплые объятия не удержат вольного «сына».
Конец ознакомительного фрагмента.