Старики и бледный Блупер
Шрифт:
Французские пулеметчики не могли поверить собственным глазам, глядя на это сверхестественное существо. Он швырнул тыкву. Они попытались покинуть машину. Но тыква взорвалась, и французские солдаты с воплями погибли в огне.
И с тех пор жители деревни зовут Дровосека "Бак Кьен" – "Дядюшка Жгучий Муравей". Дровосек был тем жгучим муравьем, что так больно укусил французов, что французам пришлось уносить ноги из деревни.
Большая железная военная машина, которую убил босоногий землепашец, до сих пор стоит под гигантским бананом, рыжая от ржавчины, а в ней сидит полный
Дровосеку надоедает унижать меня за теннисным столом, и он в который раз уже успел рассказать мне все свои излюбленные басни, пословицы и анекдоты про тигров: тигр честнее человека, потому что тигр носит свои полоски снаружи, а Соединенные Штаты – бумажный тигр на бензиновой заправке. Американцы – свирепые тигры, но беспомощны перед лицом решимости, Америка восседает у тигра на хребте и боится слезть, в Соединенных Штатах поубивали всех тигров, и всем заправляют кролики.
Я выхожу во двор к Джонни-Би-Кулу.
Джонни-Би-Кул в блиндаже, где живет буйвол, он кормит свою главную собственность. Он непрестанно моет своего бу, кормит, балует.
По деревенским стандартам Джонни-Би-Кул – мужчина состоятельный. Он купил бу за свои собственные деньги, которые заработал, начищая обувь при выполнении шпионских заданий, и теперь он сдает этого грузного монстра землепашцам, которые по бедности своей буйвола завести не могут. Джонни-Би-Кул откладывает все пиастры до последнего. Настанет день, и он поедет в Америку, чтобы разыскать отца, Джона Генри, того самого железного водилу.
Джонни-Би-Кул смотрит, как буйвол ест. Бу лениво перемалывает корм, а Джонни-Би-Кул угощает меня палочкой сахарного тростника.
Мы с Джонни-Би-Кулом сидим рядышком под светом луны, шумно посасывая сахарный тростник. Джонни-Би-Кул вдохновляет буйвола на продолжение трапезы, вытащив маленькую бамбуковую флейту и наигрывая напев прямо под ухом у буйвола.
Больше ничего не слыхать, лишь тихо и ритмично пощелкивает машинка Сонг.
На следующее утро, на рассвете, Сонг, Джонни-Би-Кул и я вместе с другими жителями деревни отправляемся на рисовые поля собирать урожай.
В Алабаме, еще мальчишкой, я мог от рассвета до заката таскать девятифутовый джутовый мешок, собирая хлопок, чтоб заработать чуток деньжат и спустить все потом на окружной ярмарке в дурацких играх.
Если щипал раньше хлопок, то когда начинаешь собирать рис, прежде всего понимаешь, что боль ударяет в поясницу совершенно там же. Через десять часов под солнцем мой революционный энтузиазм уже далек от надлежащего. Размяк я, бросив земледелие и уйдя драться на войне.
Как же здорово повозиться руками в земле, даже если земля эта – ил.
Бью ногой по воде, обдаю ею утку, гребущую лапами неподалеку, и размышляю о правоте лозунга Дядюшки Хо: "Рисовые поля – поля сражений". Ни от кого я не
В этом мире, где нет супермаркетов, землепашцы – как азиатские минитмены, с мотыгой в одной руке и винтовкой в другой, а рис – это жизнь сама, божий камень драгоценный, а голод посреди рисовых полей – как военное поражение. Каждая посевная – новая кампания в нескончаемой войне, в этой войне с водой, погодой и землей, в этой борьбе за жизнь, которую кое-кто ведет и с корнями пней.
Дровосек фыркает, выражая недовольство по поводу моей техники сбора урожая, подходит ко мне вплотную сзади, грубо хватает меня за кисть. Он показывает, как правильно держать луой хай, рисовый серп с кривым лезвием, как собирать в руку пучок побегов, тяжелых от рисовых зерен, как чиркать по пучку под водой у корней, быстрым, но плавным и уверенным движением, чтобы не стрясти ни одного тускло-золотистого зерна. Рисовое зернышко все равно что капля крови.
Пытаясь выглядеть кондиционно, я срезаю еще несколько пучков, бредя по колено в мутной воде, наступая на колючую рисовую стерню.
Дровосек внимательно за мной наблюдает, потом говорит: "Когда-нибудь, Баочи, ты услышишь, как растет рис. Когда-нибудь. Может быть". Неодобрительно фыркнув, он вскарабкивается на дамбу и уходит.
Рисовые серпы мелькают вверх-вниз, поблескивая на солнце. Кажется, что находишься в огромной машине, которая жужжит и потрескивает. Каждый сборщик укладывает срезанные ростки на согнутую в локте руку. Когда наберется достаточно, пучок обвязывается бечевкой и укладывается на изрядно истоптанную дамбу, где их подбирают деревенские дети и относят молотильщикам, которые оббивают ростки руками, вымолачивая зерна. Потом зерна перетирают, удаляя шелуху, и подбрасывают в воздух на плоских плетеных корзинах, пока тоненькие пленочки не уносятся ветром.
Жители Хоабини, землепашцы, по колено залезшие в чековую грязь, работают в желтой солнечной духовке день напролет, от рассвета до заката, и при этом и болтают, и смеются. Иногда поют. Мужчины, женщины и дети работают в гармонии с Кса, землей, потому что притяженье земли велико. Там, в Мире, фермеры встречаются все реже, как и ковбои, и американцы не уважают больше ни землю, ни тех, кто трудится на ней. В Хоабини древний союз прошедших веков, земли и землепашцев по-прежнему крепок.
Пацан-посыльный прибегает по дамбе – мальчонка в линялой желтой футболке с надписью "ЭЛВИС – КОРОЛЬ". Он вручает Дровосеку крохотный конверт.
Дровосек благодарит юного посыльного, вскрывает конверт, одобрительно кивает, пишет шариковой ручкой краткий ответ на обороте конверта и возвращает конвертик мальчику.
Мальчик отдает честь и беглым шагом выдвигается по дамбе.
Пацаны-посыльные целый день прибывают вот так к Дровосеку, каждый час или вроде того.