Старина четвероног
Шрифт:
После опубликования в газетах ко мне письменно, по телефону и лично стали обращаться с самыми неожиданными вопросами. Одна женщина писала, что вычитала из газет о моем интересе к старине, а у нее есть скрипка, которая хранится в семье больше ста лет, — могу ли я определить ценность скрипки, если она ее пришлет? Другие предлагали всевозможных (поддельных) морских уродов, редкие раковины и так далее. А один человек, ссылаясь на древнюю «пиратскую» карту, уговаривал меня войти в долю экспедиции за сокровищем в центре Дурбана. И отовсюду поступали сведения о новых рыбах — разумеется, доисторических! В самую напряженную пору меня среди ночи разбудил телефонный звонок из Книсны: один рыбак поймал удивительное животное, одноглазое, с обезьяньим
Как раз в это время журналисты «налепили» на целаканта ярлык «недостающее звено», что повлекло за собой немало недоразумений. Архирелигиозные люди резко корили меня за пренебрежение Библией: как я могу говорить несуразицу о каких-то миллионах лет? И разве я не знаю, что эволюционная теория — суть безбожие, богохульная выдумка дьявола, навязанная им неустойчивым душам, чтобы они совращали других с пути истинного? Со всех концов света шли такие письма…
Между тем ученый мир нетерпеливо ждал от меня подробного описания всего, что сохранилось от рыбы, и очень важно было сделать исчерпывающие и точные иллюстрации. Мои учебные и административные обязанности на химическом факультете почти не позволяли мне заниматься целакантом в рабочее время. Учитывая всемирный интерес к моим исследованиям, я мог бы добиться льгот для ускорения работы, но упрямство (быть может, глупое) не позволило мне об этом просить. А так как начальство само не догадывалось пойти мне навстречу, то я с ожесточением продолжал выполнять свою норму учебных часов. Ученые, которые навещали меня или писали мне, выражали свое удивление. Я никак не реагировал, хотя мне и в самом деле приходилось очень трудно.
Ежедневно я вставал в три часа утра и до шести занимался рыбой. Потом ставил все на место и совершал семикилометровую прогулку в окрестностях города. Вернувшись, приводил в порядок записки; в 8. 30, выходя из дому в колледж, отдавал их жене для перепечатки. В перерыв я приходил домой, просматривал материал и возвращал жене для окончательной переписки. В пять-полшестого кончался рабочий день в колледже, и я снова, часов до 10 вечера, занимался целакантом. В будни я спал не больше четырех часов в сутки, зато отсыпался по воскресеньям. Моя жизнь всегда была беспокойной, но на сей раз мне пришлось хуже, чем когда-либо. Все другие дела отошли на второй план. Мы ели, не отрываясь от рукописи, говорили и думали только о целаканте, днем и ночью видели только его. Забыть о нем было просто невозможно, хотя бы из-за запаха. Жена несла такое же бремя, как я, хотя и ждала через три месяца ребенка.
Я не испытывал никаких угрызений совести из-за того, что вел исследования один: у меня было на это право и необходимые знания. И тем не менее я работал над препаратом со смешанным чувством. Великое событие — первым из людей видеть детали черепа современного целаканта, однако утрата всех мягких тканей омрачала мое настроение. Я старался об этом не думать. Беда не была непоправимой, она только усиливала мою решимость найти новые, целые экземпляры. Должны же быть где-то еще целаканты! В глубине моего сознания уже родилась мысль, которая затем заслонила в моей жизни все остальное, — найти родину моего целаканта.
Работа продвигалась медленно. Строение черепа было исключительно важным вопросом, и я решил вскрыть чучело. Это делалось чрезвычайно осторожно, чтобы не сместить ни малейшего клочка кожи, ни единой косточки. К этому времени я получил все новейшие исследования о целакантах и родственных им рыбах. Сколь увлекательно было выделить маленькую косточку и потом, пролистав фото и рисунки, обнаружить такую же или эквивалентную ей в окаменелости, возраст которой исчислялся сотнями миллионов лет! Нередко я наблюдал полное совпадение. Поистине поразительная
Некоторые кости, лежащие под самой кожей, оказались очень хрупкими; ученые полагают, что именно в этих костях развились сенсорные каналы. Эти каналы заполнены слизистым веществом и служат органами осязания, которые способны, вероятно, реагировать на малейшие изменения давления воды, предупреждая рыбу о приближении препятствий или другой рыбы. Исследуя голову целаканта, я отчетливо видел, что некоторые кости не что иное, как видоизмененная чешуя, и что зубы развились из бугорков на чешуе.
Современные двоякодышащие рыбы обладают «внутренними» ноздрями, которые открываются внутрь, в нёбо. Некоторые ученые утверждали, что такие же ноздри были у рипидистий; больше того, они умудрились убедить себя в том, что анализ окаменелостей целакантов тоже указывает на наличие таких ноздрей. Но, хотя так считали все ученые, имевшие дело с окаменелостями, я в латимерии не нашел ничего похожего. А поскольку строение костей известного нам целаканта и его древних предков почти совпадало, то, видимо, и у них не было ноздрей. Это мое открытие не всеми было встречено с восторгом.
Сугубо научное рассмотрение особенностей строения целаканта здесь не к месту. Тем, кого это интересует, я предлагаю ознакомиться со всеми подробностями в моей монографии о латимерии. Достаточно сказать, что я обнаружил детали, которых не могли найти в окаменелостях: в частности, загадочную центральную полость в хряще лобной части. Эта полость соединяется с отверстиями, которые у обычной рыбы служили бы ноздрями, у целаканта же играли какую-то иную роль. Мы и по сей час не знаем, как возникла эта полость и для чего служила. Ничего похожего не найдено у других рыб. Препаратор, очищая кожу сзади головы, случайно оставил удивительную цепочку маленьких сенсорных косточек. Это была очень приятная награда за трудную, скрупулезную работу. С каким волнением держал я в руке чудесную находку! Только подумайте: точно такие же хрупкие косточки были у целакантов и сотни миллионов лет назад!
Многие видные ученые очень интересовались ходом исследования, поэтому я регулярно рассылал краткие резюме о том, что сделал и обнаружил. Ученые с благодарностью принимали мои резюме, но представители разных школ и течений предлагали мне каждый свою номенклатуру для обозначения многочисленных костей черепа. Не будучи сторонником ни одной из этих школ, я обозначал кости номерами, которые говорили мне гораздо больше, чем любые символические наименования.
В эти дни происходило много любопытного. Хранитель одного музея в Австралии прислал мне письмо, сообщая, что ему показывали несколько чешуй целаканта. Мы пробовали выяснить, откуда они взялись, но загадка так и осталась неразгаданной. Аналогичное сообщение поступило от одного ученого в Иоганнесбурге. Между тем — насколько мы могли судить — с той минуты, как экземпляр попал к мисс Латимер, никто посторонний не мог подойти близко к целаканту, не говоря уже о том, чтобы отщипнуть от него «сувениры», Эту опасность я предусмотрел особо. Пытались «объяснить» появление этих чешуй тем, что их подобрали на Ист-лондонское пристани после того, как мисс Латимер увезла рыбу. Но в это трудно поверить. Ведь тогда никто не подозревал, что это за рыба, а чтобы кто-нибудь в Ист-Лондоне просто так собирал на пристани рыбью чешую — это совершенно немыслимо!
Тем временем до Южно-Африканского Союза донеслось эхо зарубежных откликов. «Илэстрейтед Лондон Ньюс» поместила огромную фотографию целаканта и статью доктора Э. Уайта из Британского музея, которая звучала не особенно лестно для «провинциальных» ученых вроде меня. Автор предполагал, что целакант поднялся из больших глубин. Одновременно я получил письмо с протестом против наименования Latimeria — о мисс Латимер в письме отзывались весьма саркастически. Признаюсь, что я в своем ответе реагировал очень резко. Кроме того, я поместил в «Нэйчер» (6 мая 1939 года) следующую заметку: