Старина четвероног
Шрифт:
После разного рода злоключений, в том числе малярии, дизентерии и острого ревматического воспаления суставов, я провел несколько месяцев в военных госпиталях, сначала в Кении, где чуть не отправился на тот свет, потом в ЮАС, в Винбергском госпитале, куда меня доставили в беспомощном состоянии. Наконец я, почти инвалид, возобновил учение в Стелленбосе. Мучимый лихорадкой, чаще больной, чем здоровый, я продолжал учиться до конца 1918 года, когда последовала новая резкая перемена: из африкандерского Стелленбоса я попал в Кембридж, в Англию, где стал вести научную работу в области химии. Университетская жизнь здесь сильно отличалась от той, к какой я привык. Порой студенты затевали бурные потасовки; урон, наносимый при этом общественному и университетскому имуществу,
' Я основательно познакомился с родиной моих родителей и ее жителями, а в каникулы любил путешествовать и немало побродил по Европе; я научился говорить по-немецки, объясняться по-итальянски, узнал много нового. Несмотря на мою английскую кровь и мое воспитание, я с огорчением слушал критику по адресу Южной Африки. Я впервые почувствовал себя южноафриканцем, и встречавшиеся в Англии люди из ЮАС были для меня уже не англичане или африкандеры, а соотечественники. Привычная с детства пропасть между британцами и бурами закрылась.
Вернувшись в 1923 году в Южную Африку, я поступил на работу в колледж университета имени Родса. Здесь я преподавал химию, которую любил по-прежнему, и, урывая время для исследований, опубликовал несколько работ.
Мой отец был заядлый рыболов. Помню, как в детстве, вооружившись забракованными снастями, я поймал в Книсне свою первую рыбку. Вид чудесного сверкающего создания, которое я извлек из неведомого подводного мира, подействовал на меня потрясающе — сильнее, чем что-либо позднее в моей жизни. С тех пор рыбная ловля стала моей страстью, манией, но она приносила мне не только радости. В Южной Африке в дни моей молодости удить рыбу на море считалось недостойным университетского преподавателя (странно 'вспоминать об этом сейчас, когда даже крупные ученые гордятся своими уловами). Я быстро узнал все основные виды рыб, но чем старше я становился, тем больше мне хотелось знать. Определить необычные виды — а их было немало — оказывалось очень трудно. Некому было мне помочь, а книги, которые я мог достать, были слишком сложны для меня. В терминологии определителя мог разобраться только знаток, которому определитель уже не нужен.
Я бился в одиночку, снова и снова забредал в тупик, но, в конце концов, разработал цифровую систему для определения рыб. На это ушло все мое свободное время на протяжении целого года с лишком, пришлось переписать более миллиона цифр, зато система оказалась эффективной. Она позволяла мне в несколько минут определять совершенно незнакомых рыб, опознавать их даже по фрагментам. Это был огромный шаг вперед, и он дал мне оружие, которым обычно овладевают после более длительных занятий.
Управившись с рыбами, попавшими на удочку, я стал систематически коллекционировать другие виды, характерные для восточного побережья Капской провинции, причем обнаружил, к своему удивлению, что в этом деле у меня не было предшественников. Чуть ли не каждый прилив приносил что-нибудь редкое, новое для Южной Африки, а иногда и для науки вообще. Я связался с музеем Олбэни в Грейамстауне; директор музея, Джон Хьюит, поддержал мои первые робкие шаги в области ихтиологии. В 1931 году я впервые выступил с коротким сообщением в записках музея, с собственными иллюстрациями, казавшимися мне вполне удовлетворительными. Но один мой знакомый по Кембриджу, зоолог, прислал письмо, в котором удивлялся тому, что химик пишет о рыбах: дескать, текст еще туда-сюда, зато иллюстрации ужасны. Так я впервые понял, насколько важны в биологии хорошие иллюстрации, и в дальнейшем они стали неотъемлемой частью моих публикаций; в последнее время главная заслуга в этом принадлежит искусству моей жены.
Мне постоянно помогала основательная математическая подготовка, которую проходят далеко не все систематики. Я преуспевал так быстро, что вскоре любители- рыболовы стали обращаться ко мне за справками, мне приносили и присылали все больше рыб для определения. Соответственно росла и переписка; работа приобрела такой объем, что временами я просто
Химия охватывает огромную область; от нее в очень большой мере зависит наша жизнь и промышленность. Предмет и методы любой науки непрерывно изменяются, словно кадры в кино, и если вы не хотите отстать, то должны отдавать своей науке все силы.
Глубоко увлеченный двумя столь различными и широкими областями науки, я оказался в трудном положении. Разумеется, в рабочее время я занимался только химией, как бы ни манила меня какая-нибудь новая рыба. Зато все мои свободные часы, все каникулы были посвящены рыбам. Я одновременно печатал публикации по ихтиологии и по химии; мне удалось издать три учебника по химии.
Университеты Южной Африки складывались под сильным влиянием шотландской системы образования, где делается упор на высокий уровень преподавания. Кроме того, развитие университетов определялось необходимостью готовить молодых специалистов по отраслям, которые играли первостепенную роль в быстрорастущей экономике.
Научные исследования занимали в южноафриканских университетах второстепенное и не очень надежное положение. Сотрудникам платили обычно за выполнение их прямых обязанностей, то есть за преподавание, и хотя официально исследовательская работа поощряется, каждый, кто будет уделять ей чересчур много времени, рискует услышать обвинение в недостаточном внимании к своим основным обязанностям. Считалось странным и даже предосудительным, что человек преподает один предмет, а исследования ведет в совершенно другой области. Когда я занимался первым целакантом, мне недвусмысленно сообщили, что ректор университета вправе предложить своим подчиненным воздержаться от научных исследований даже в свободное время, если он считает, что это занятие снижает эффективность преподавания. Все это, конечно, разумно. Как правило, никто не может быть слугой двух господ, во всяком случае, долгое время.
На протяжении многих летя (следствие восточноафриканской кампании) страдал от недугов, которые ставили в тупик моих врачей. Эскулапы лишили меня зубов, гланд и аппендикса. Однако у меня нет никаких недобрых чувств к тем, кто принимал участие в этой вивисекции, напротив, я даже благодарен им за то, что они не заинтересовались другими органами. Не видя иного выхода, мы с женой решили искать исцеления в здоровой пище, и несколько лет я осваивал новый образ жизни; поэтому я и смог вынести лишения трудных экспедиций в тропических водах, которые увенчались приобретением второго целаканта.
К 1930 году самая обширная коллекция южноафриканских рыб была в Кейптаунском музее, ее собрал и частично обработал покойный Дж. Д. Ф. Джилкрист [2].
На основе этой коллекции большую монографию написал К. Бэрнэрд, заместитель директора Южноафриканского музея, в то время ведущий специалист по рыбам Южной Африки [3].
На востоке Капской провинции местные музеи были в Грейамстауне, Порт-Элизабете, Ист-Лондоне и Кинг — Вильямс-Тауне; их штаты состояли из одного заведующего, который выполнял административные функции, занимался наукой и был консультантом по всем вопросам. И поэтому все заведующие с радостью принимали мои услуги (я был почетным хранителем ихтиологических коллекций этих музеев), я регулярно их навещал, и они сохраняли или присылали мне для исследования редких рыб.
Я пытался убедить команды рыболовных траулеров в том, как важно выискивать необычных рыб в улове, особенно среди «сорной» рыбы. Но мое предложение не очень увлекало рыбаков, понадобился более тесный контакт. Пришлось самому переносить невзгоды плавания на маленьких траулерах по бурным морям Южной Африки. Часто из-за морской болезни я еле карабкался по скользкой, качающейся палубе, разбирая то, что забраковали рыбаки.
Но зато теперь я уже не был для них чужаком, который сидит на берегу в уютном музее, предоставляя им грязную работу, и безразличие сменилось интересом, даже энтузиазмом.