Старинная шкатулка
Шрифт:
В трубке послышался секундный приглушенный вздох. И мелодичный протяжный женский голос проговорил с уверенной неторопливостью:
— Мне главного инженера товарища Бородулина.
— Я слушаю вас.
— Это вы, Константин Иванович? Здравствуйте! Добрый день! Как у вас изменился голос. Я ни за что не узнала бы. Это — Сыромятникова Татьяна Петровна.
— Что вы хотели?
— Неужели вы не помните меня, Константин Иванович. — В ее голосе неприкрытая досада. — После войны вы на литейно-механическом работали. А я в бухгалтерии. И когда-то мы ездили с вами в Михайловку.
Вспомнил! Все враз вспомнил.
— Я вам не мешаю?
—
Трубка молчала. Опять сверхкороткий, чуть слышный вздох.
— Мне очень хотелось бы встретиться с вами, Константин Иванович. Не смогли бы вы приехать ко мне, а? Посидели бы, поговорили. Хотя бы минут на десять.
— Хорошо, постараюсь.
Ее голос не взволновал его. Было только любопытство.
— Я как-то утеряла вас из виду. Я, конечно же, знала, что вы стали инженером. А тут вдруг читаю в газете: «Главный инженер приборостроительного завода Константин Иванович Бородулин». — Она сдержанно засмеялась.
«Почему вдруг?» — удивился Бородулин. Главным инженером он работает уже шестой год. В местной газете о нем упоминали не раз и не два.
— А где работает ваша жена, Константин Иванович? И есть ли у вас дети?
— Моя жена умерла. Еще в позапрошлом году. От лейкоза. Со мной живут моя дочь, зять и внук.
— Моя мама тоже померла. Еще лет пятнадцать назад.
Разговор никчемушно затягивался. А в кабинете у Бородулина сидели люди из цеха. И он категорично проговорил:
— Ну, всего доброго!
Константин Иванович не думал ехать к этой женщине. Столько лет прошло-пролетело. Мало ли кого он знал и с кем встречался когда-то.
Под Новый год пришла поздравительная открытка от Сыромятниковой. Четкий, каллиграфический почерк. Обычные, в сущности, банальные праздничные слова. И в конце мелкими буковками:
«Вы обещали заехать. Я очень жду».
И Бородулин решил съездить. Зачем? Он бы и сам на этот вопрос не ответил. Странно, что он, бывший шофер, давным-давно не брался за руль. И нет у него собственной машины, хотя денег достаточно, чтобы купить ее. Константин Иванович уже не помнит, когда был в Заречье, где проживала Сыромятникова и где в былые времена сам он с матерью снимал комнатушку в ветхом домике у ветхой одинокой старушки. Приборостроительный на другой окраине города. Архаичный деревянный мост, появившийся еще при царе Горохе, много лет назад осел, прогнулся, его сломали, выше по течению реки построили железобетонный мост — этот десятки машин выдержит, и зареченский поселок оказался как бы в стороне от города, пригородной деревушкой.
— Где-то здесь было так называемое Блудное поле, — сказал он пареньку-шоферу, который вел себя с начальством излишне сдержанно и, по своему обыкновению, молчал.
— Не знаю, Константин Иванович. Какое-то чудное название. — Шофер ухмыльнулся.
— За той вон горой был когда-то монастырь женский. Там только церквушка одна осталась. Порушенная. Бывал когда-нибудь в той стороне? Так вот, какие-то монашки из того монастыря бегали сюда, на поле. К кустам. В темноте, конечно. Тут они с мужиками встречались. С какими мужиками, я уж не знаю. И поле это люди назвали Блудным. В войну на этом поле были огороды. И мы с матерью картошку садили. Капусту выращивали. Свеклу, репу. Ну, в общем, всякую всячину. Не будь огорода, так и не выжить бы, наверное.
Он много раз собирался съездить на Блудное, на землю-кормилицу посмотреть, но так и не собрался.
Справа угрюмилась яма, чудной
А у дома Сыромятниковых все как и прежде: живучая кудрявая травка конотоп, шоколадная вода в колеях. Он отпустил шофера, обратно пройдет пешком. Так же жалобно скрипнула калитка и тяжело, пугающе ухнула входная дверь. Он помнит и эту калитку, и эту дверь.
Таня… Да уж какая Таня, Татьяна Петровна была в том же праздничном платье, которое он видел на ней в давние времена, — темно-синее, с вышитым воротничком, тесноватое ей теперь, располневшей, и изумился тому, что платье это все еще живо, крепкое, старомодное, какое-то наивно-кокетливое. Чего она хотела, облачаясь в такую одежду? Напомнить ему о молодости? Волосы, еще не седые, гладко зачесаны, как бы прилизаны. Он не мог вспомнить, как они выглядели у нее раньше. Легкие морщинки на лбу и щеках, потускневшая голубизна в глазах. А в общем-то, она совсем мало изменилась. Законсервировалась. И тот же молодой, сдержанный, короткий смех.
На стене та же картина в тяжелой рамке: море, виллы и кипарисы. Что-то сладенькое, сверх меры идиллическое в этом полотне. Тот же полированный, хозяйского вида комод; он как бы говорил: «Всем тут заправляю я». На комоде знакомая Косте потрескавшаяся лакированная шкатулка, на которой нарисована русская тройка в позолоченной толстой сбруе. На стене те же часы с резным обрамлением. Бородулину было неприятно от того, что он все здесь воспринимает критически.
— Ходят? — зачем-то спросил он, указывая на часы.
— Нет. Уже два раза отдавала в ремонт. Походят немножко и опять останавливаются.
Татьяна Петровна глядела легко, улыбчиво, но он чувствовал: она изучает его.
— Изменился? — улыбнулся он.
— Да. Вы стали очень представительным.
— Ну, годы всякому придают представительности. Седой. Все лицо в морщинах.
— Нет, нет! Вы выглядите очень интеллигентно. И я бы не узнала вас, если бы встретила где-то на улице. Я так рада, что вижу вас. Одна вот живу.
— А где ваш брат? И интересно, где сейчас инженер Новиков? — Он тут же пожалел, что спросил о Новикове.
— Ну… Гриша там же, в Михайловке. На пенсии теперь, конечно. Все болеет чего-то. А где Новиков, я не знаю. — Последнюю фразу она произнесла неохотно, небрежно.
Вспоминали то одно, то другое…
— Тогда я почти каждую неделю приносил вам цветы, — сказал он с грустью. — Уборщица тетя Маня, конечно же, говорила, что цветы от меня?
— От вас? Нет. Она говорила, что цветы приносит какой-то… Да, вспоминаю… какой-то незнакомый ей кудрявый мужчина. В очках. И я все дивилась: откуда взялся этот кудрявый? Так, значит, это были вы? Вот уж не думала! Спасибо! Запоздалое спасибо, к сожалению. — На ее усохших губах знакомая беззаботная полуулыбка. Сообщение о цветах заметно обрадовало ее. — Я очень одинока, Константин Иванович. Родственников вроде бы много. И в городе, и в районах. Но ведь у каждого свои дела. И чтобы не было скучно, я стала изучать французский язык. И уже читаю немножко по-французски. Книги у меня есть. И еще изучаю историю.