Старое предание (Роман из жизни IX века)
Шрифт:
Потом они подошли к деже с тестом, и Дива обхватила её руками.
— Прощай, мать, кормившая меня белым хлебом… будь всегда полна, будь в почёте у людей… Хлеб твой больше не будет меня кормить…
Так же она простилась с порогом, со светёлками, гумном, ригой и сеновалом, с рыжей коровкой и серыми овечками, с лошадьми и с собаками… с колодцем, из которого носила воду, и с воротами.
У колодца Дива взяла ведро, зачерпнула в последний раз, напилась и заплакала… Она обняла сестру, невесток и братьев, со всеми простилась,
Никто не посмел противиться её уходу. У плетня стоял на привязи окровавленный конь Домана; она велела отпустить его и погнать, чтобы он вернулся к своему табуну.
Старая Велиха и двое вооружённых работников должны были проводить её до озера, на Ледницу. Самбор напросился третьим.
Когда Дива в последний раз обернулась к дому и замахала белым платком, со двора послышались плач и вопли. Сестра и невестки, сидя на земле, причитали по ней, как по покойнице.
А издали доносилось ржание и стук копыт: то выпущенный на волю конь Домана мчался по лесу к своим.
XIII
На следующий день, когда Мышко подъехал к усадьбе Домана, вокруг неё было тихо и пустынно.
— Нету Домана? — спросил он слугу, стоявшего у ворот.
Парень промолчал.
— Дома Доман? — повторил он вопрос. Снова никакого ответа.
— Ты, что же, онемел? — уже грозно крикнул в третий раз кмет, и брови его гневно нахмурились.
— Что мне говорить? — робко начал парень. — Доман ранен, лежит в постели, бабка промывает ему раны и прикладывает травы… Он ещё дышит… но мало осталось ему жить…
Мышко соскочил с коня и бросился к нему.
— Кто его ранил?
Слуга не отвечал, он покраснел и опустил глаза, видимо стыдясь говорить. Он даже не был уверен, можно ли выдавать эту тайну, потому что рана, нанесённая девкой, почиталась бесчестьем для мужчины.
— Не знаю, — сказал он уклончиво, хотя был свидетелем того, как Доман свалился с коня.
Мышко с удивлением посмотрел на него, но больше не расспрашивал и медленно побрёл по двору. В доме было темно. У огня, пылавшего на камнях, съежась сидела Яруха; тихонько приговаривая, она варила какие-то зелья в горшочках и черепушках.
В глубине горницы на шкуре лежал в горячечном забытьи Доман; он был бледен, глаза его уставились в одну точку, побелевшие губы были полуоткрыты. На груди его поверх окровавленной рубахи лежала мокрая тряпка.
Яруха взглянула на пришельца и приложила к губам чёрный крючковатый палец, но Доман уже вздрогнул, пошевелился, застонал и что-то невнятно пробормотал. Он повёл глазами к дверям, не имея силы повернуться. Мышко медленно подошёл к нему. Ни старуха, ни хозяин не произнесли ни слова; гость сел у него в ногах на лавку.
Между тем бабка потянулась
Пёс, лежавший возле его постели на полу, медленно поднял морду и замер, глядя на своего хозяина.
Мышко не сводил с него взгляда, но не осмеливался заговорить. Больной бредил. Он то со скрежетом сжимал зубы, то вдруг улыбался. Руки его подрагивали, будто он хотел что-то поймать, и снова бессильно падали.
Мышко подозвал Яруху. Она сперва хорошенько разглядела его и лишь тогда смиренно подошла.
— Кто его ранил? — спросил приезжий. Яруха долго молчала, покачивая головой.
— А? Кабан! — сказала она. — Ну да! Кабан… клыком разодрал ему грудь…
Гость с любопытством обернулся к ней и пожал плечами.
Яруха поправилась:
— А может, олень… Кто его знает… Поехал он на охоту, а с охоты его уж принесли…
Она снова закачала головой, пригорюнившись:
— Ох, уж эта мне охота… хуже войны такая охота!..
По лицу гостя было видно, что он не поверил ни одному её слову. Но в эту минуту на пороге показался брат Домана, Дюжий. Мышко встал и подошёл к нему; Яруха, не отходившая от ложа больного, видела, как он повёл юношу во двор.
— Скажи хоть ты правду, — спросил Мышко, — что с ним стряслось, кто его ранил, где?
— Стыдно признаться, — шепнул младший брат, — за девкой полетел он на Купалу, за Вишевой дочкой… Совсем было её увёз, да девка вытащила у него из-за пояса меч и всадила ему в грудь…
Дюжий опустил голову — так трудно ему было в этом признаться.
Мышко нахмурился.
— И убежала? — спросил он с негодованием.
— Доман свалился с коня, до того глубокая рана; не знаю, выживет ли даже, хоть бабка заговорила ему кровь и прикладывает какие-то зелья, — говорил Дюжий, — а девка на его же коне ускакала домой.
Мышко просто ушам своим не верил: смелость девушки и неосторожность Домана казались ему неправдоподобными. Он замолчал.
— Позови-ка бабку, — сказал он, подумав. — Спросим её, выкарабкается парень или пропал… Он нужен и мне и всем нам.
Юноша послушно подошёл к дверям и поманил пальцем бабку. Она была заметно пьяна, но, выйдя во двор, напустила на себя важность.
— А ну, старая ведьма, скажи, — обернулся к ней приезжий, — выживет он?
Яруха подняла на него глаза, покачала головой и, понурясь, призадумалась.
— Кто это может знать? — сказала она. — Разве я была при нем, когда он истекал кровью? Разве я видела, как его убивали? Я своё делаю… Кровь я заговорила, зелья наварила, примочки ему положила… А может, кто проклял его рану… может, кто сглазил его?..