Старосольская повесть

Глинка Владислав Михайлович

На начавшиеся было возражения старших он сказал решительно:

— Все это я слышал и знаю, но ведь я не дитя, имею право жениться по своему выбору. Настя хочет за меня идти. — Он лишь на миг взглянул на нее, и радостное согласие отразилось во всех чертах девушки. — Чего же вам больше? Знайте, что всегда буду почитать вас, что как бы ни было, хоть и со службы уйду, а двоим на жизнь заработаю… Или и вы, как моя родня, скажете, что я другого сословия, а потому и не отдадите мне ее?.. Может, лучше захотите видеть за купцом каким-нибудь?

Яков и Лизавета молчали. Они видели, что Александр

Дмитриевич точно решился и будет упорно настаивать на своем.

— А не станут ли и взаправду ваши сродственники вас с нею разлучить стараться? Ведь они люди сильные, все могут… — сказал инвалид, вспомнив пересказанные только что угрозы генеральши.

— Что ж, может, и будут… — отвечал поручик. — Но чтоб они ничего совершенно сделать нам не могли, я предвижу одно лишь средство, но зато самое верное.

— Какое же? — спросила трепещущая Настенька.

— Немедленно обвенчаться, — сказал Александр Дмитриевич, глядя в ее расширенные радостным страхом глаза. И продолжал: — Да тотчас же матери и брату отписать, что так, мол, и так, — поздно уже обо мне вам стараться. Ведь не могут же они нас развенчать? Так навсегда с ними разрубим, да зато здесь тоже навеки свяжем… — почти повторил он дядины слова.

И поручик убедил всех в этот же вечер. Убедил Лизавету, возражавшую, что в приданом кое-что не готово и что оглашения не было. Убедил Якова, говорившего, что без разрешения от начальства не станут венчать. Ей отвечал, что не в приданом Настина цена и пусть после свадьбы дошивают тишком что надо, а ему — что рад будет отсидеть после под арестом, но что какой-нибудь священник авось не устоит за сто рублей окрутить проезжего офицера.

Через два дня в ночь они трое выехали за сорок верст по Псковскому тракту, где в занесенной снегом деревушке, уже вне округов пахотных солдат, служил сговорчивый иерей. Сто рублей ему с причтом, пятерка соседу за коня и возок, одолженные будто для поездки в Старосольск, а еще десять рублей за кольца, купленные предусмотрительным поручиком проездом в Новгороде, составили все расходы на эту, до поры скрытую свадьбу.

В пути Яков частенько покряхтывал и в сомнении крутил головой, но твердая и радостная уверенность поручика постепенно передалась ему, и почтенный инвалид решил положиться во всем на волю божию.

В Петербург и Варшаву отправлены были короткие извещения о происшедшем, а «молодые» счастливо проживали в подтягинском домике оставшиеся две недели отпуска Александра Дмитриевича.

11

Известие, отправленное в Петербург, дошло по назначению менее чем в неделю и повергло генеральшу в ужас и гнев. С нею сделался нервический припадок, она бессвязно кричала и грозилась, потом упала в обморок, а придя в себя, объявила, что Александр более не сын ей и она знать о нем ничего не хочет.

А сообщение, посланное в Варшаву, шло дольше и опоздало. Ротмистр Вербо-Денисович накануне выехал в Старосольск. Получив дней за пятнадцать до того письмо Акличеева, Николай Дмитриевич, помня неосновательный характер этого известного всей столице кутилы, не придал сообщенным им слухам большого значения.

Тем более что через день пришло другое письмо, от сестры, в котором говорилось, что Александр уже в Петербурге, очень мил, бывает у них с матерью ежедневно и его собираются переводить в столицу. Но когда в руках у ротмистра оказалось паническое послание генеральши, он понял, что действительно пришла пора вмешаться.

Никак не менее матери Николай Дмитриевич пребывал в уверенности, что настоящие люди — только «люди хорошего круга». Ведь лишь они могли дать то, что он ценил в жизни: чины, связи, богатство. Так научили его мать, Пажеский корпус и светское общество. И он твердо шел по этой дороге в личной жизни и на службе, не задумываясь отбросить все, что шло вразрез с «хорошим тоном» и успешной карьерой.

Не понимая иных взглядов, ротмистр твердо верил, что Александр неминуемо горько пожалеет когда-нибудь о сделанной глупости, но, главное, ему самому глубоко претила мысль о таком родстве, пусть и не признаваемом «в доме», но все же существующем, о каких-нибудь детях, рожденных от этого брака. К тому же он совсем недавно сделал предложение девушке, как нельзя лучше подходившей к его планам на жизнь, и был благосклонно принят. А теперь кто-нибудь скажет ее родне: «Как же, как же, у него еще брат где-то провинциальным инженером, женат на простой девке…» Черт знает какая гадость!.. Надо было бросать все и спешить спасти фамильную родословную от пятна, от солдатской дочери.

Испросив отпуск и заручившись рекомендательными письмами к петербургскому инженерному начальству от своего влиятельного патрона, Николай Дмитриевич простился с невестой и ее значительной родней, сказав, что едет к заболевшему брату, — как же этакое и назовешь, если не болезнью?! — и на курьерской тройке поскакал прямо в Старосольск.

Обдумав заранее все, что предстояло сделать, он решил не двигаться дальше городка и так или иначе вызвать к себе Александра, тем самым вырвав его на время объяснений из-под опасного влияния околдовавшей его особы.

Явившись по приезде к генералу, ротмистр с удовольствием узнал в нем петербургского, хоть и не близкого, знакомого, но главное, человека «своего круга», которому тотчас же рассказал все напрямик. Барон принял Николая Дмитриевича по-дружески, предвидя возможную пользу от услуги, оказанной адъютанту столь высокого лица, проникся сочувствием к семейным интересам Вербо-Денисовичей и обещал всякое содействие. Пригласив ротмистра остановиться у него, так как сейчас он живет «по-холостяцки»— баронесса гостила в Петербурге у родных, — начальник уезда после некоторого колебания распорядился вызвать к себе поручика.

— Мне кажется, что помимо чисто «отеческого» разговора с вами, дорогой господин барон, и братского со мной, — заметил в тот же день за ужином Николай Дмитриевич, — хорошо бы, если он вздумает упорствовать в своем заблуждении, арестовать молодца за что-нибудь недельки на две. А я тем временем съездил бы в Петербург и схлопотал немедленный перевод его куда-нибудь подальше. Таковы очень резонные планы дорогой maman.

— Но, однако, — возразил барон, — за что же его арестовать? Он, может статье я, по службе исправен.