Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни
Шрифт:
— Сердечное спасибо, друг.
О себе Калинин не очень беспокоился. Против него никаких улик. Запрещенную литературу на квартире по держал. У Ивана Кушникова хуже: в комнате, которую тот снимал, осталась большая пачка прокламаций. Улучив момент, сказал Кушникову:
— Постарайся уйти пораньше, вместе с Татариновым и Коньковым. Приберись дома.
Сразу после окончания рабочего дня эти товарищи поодиночке покинули завод. По задворкам добрались до квартиры, быстро собрали все, что могло вызвать подозрение охранки: литературу, прокламации, списки рабочих, внесших
— Открывай!
Помощник пристава, первым ворвавшийся в комнату, потянул носом воздух, бросился к печке:
— Что жгли?
— Чайник согреть хотели. Голодные после работы.
Полицейские обшаривали комнату, простукивали стены. Помощник пристава разглядывал висевшие на стене фотографии. Внимание его привлек большой снимок в рамке. Человек с густой шевелюрой, с окладистой бородой.
— Это кто?
— Дедушка, — усмехнулся Кушников.
— Благопристойный человек, а вот вы порядки нарушаете. Не стыдно перед ликом его?
— Нет, ничего, — сказал Кушников, — дедушка у нас понимающий.
В это время Михаил Калинин и его бывший сосед по комнате Иван Иванов возвращались с завода вместо о другими рабочими. Они были ужо недалеко от квартиры Калинина, когда из переулка вышел один из кружковцев. Замедлив шаги, предупредил:
— У вас в доме полиция.
Поворачивать было поздно. А в толпе-то все одинаковые, не опознаешь. Так и прошли они с Ивановым среди трех десятков рабочих мимо квартиры. Михаил успел заметить: в одном окне чуть сдвинулась занавеска, появилось лицо Николая Янкельсона, он всматривался в толпу. „Неужели провокатор?“
Куда теперь? Надо бы узнать, как у Кушникова, обсудить, что делать дальше. Кто-то должен остаться на заводе, направлять стачку, если она вспыхнет. Минут десять Калинин и Иванов, стоя поодаль, смотрели на дом Кушникова. Ничего подозрительного. Возле крыльца пощипывает траву привязанная коза. На кухне зажглась керосиновая лампа. Решили рискнуть.
Поднялись по ступенькам, открыли дверь, и сразу перед ними вырос полицейский с шашкой на боку. Михаил, однако, не растерялся. Произнес спокойно, даже с оттенком удивления:
— Ого, здесь гости. Ну, нам тут делать нечего, пойдем к другим.
— Не торопитесь, молодые люди, погостите с нами. Найдется о чем поговорить.
Калинин начал возражать, но в этот момент к дому подкатила коляска, из нее выпрыгнул моложавый офицер в перчатках. Видать, не малый чин. Помощник пристава вытянулся перед ним. Офицер окинул взглядом каждого из задержанных, удовлетворенно хмыкнул:
— Протокол готов?
— Так точно.
— Карла Маркса почему не сняли?
— Какого? — не понял помощник пристава. — Вот этого? Они говорят, это их дедушка.
— Пора бы знать, — резко бросил офицер. — Но раз сами признали себя родней такого дедушки, то ведите их скорей, да выберите каждому комнату понадежней. А портрет приобщите к делу.
В ночь на 4 июля 1899 года в Петербурге полиция арестовала более пятидесяти человек за принадлежность к „Союзу борьбы за освобождение
В доме предварительного заключения на Шпалерной улице поместили Калинина в одиночную камеру. Пять шагов от стены до стены. Маленькое оконце под потолком — не выглянешь. Привинченная к полу кровать с одеялом. Стол, табуретка. И давящая тишина. Будто, кроме тебя, никого нет во всем мире. Ну, привыкнуть, притерпеться к этому можно. Михаила беспокоило другое: позволят ли ему, политическому заключенному, читать и писать? И обрадовался, узнав: разрешено пользоваться тюремной библиотекой и отправлять письма. Значит, дни не пропадут даром, он займется тем, на что последний год совсем не хватало времени: продолжит учебу, самообразование.
Странное впечатление произвел новый заключенный на видавших виды тюремных надзирателей. Ничего не добивался, не просил, кроме книг и письменных принадлежностей. Строго соблюдал режим, был спокоен и вежлив, а главное — с утра до вечера, не щадя глаз, сидел, согнувшись, над толстыми томами с непонятными для надзирателей названиями. Или строчил мелким почерком письма по десять-пятнадцать страниц каждое. Жандарм, приставленный следить за перепиской, сперва осиливал их до конца, не находя ничего, кроме рассуждений по поводу все тех же книг. Так скучно, что жандарма в сон клонило. Потом и вовсе читать перестал, лишь просматривал для порядка начало и конец.
Друзья и знакомые Михаила, оставшиеся на воле, хлопотали о его освобождении, добивались свидании. Узнали об аресте Калинина и Мордухай-Болтовские. Это вызвало удивление в генеральской семье. Миша скромный, честный человек — и вдруг за решеткой, среди преступников! Явно какое-то недоразумение!
Дмитрий Петрович, облачившись в парадный мундир со всеми регалиями, самолично вместе с Марией Ивановной отправился в жандармское управление. Там их любезно принял жандармский офицер. Дмитрий Петрович объяснил: давно знает Калинина, этот добросовестный юноша является патриотом, не способен к дурным делам.
— Занимался запрещенной политической деятельностью, — пояснил жандарм.
— Уверяю вас, это случайно! — всплеснула полными руками Мария Ивановна.
— Неосознанные поступки, юношеская удаль, — уверял Мордухай-Болтовский.
— В таком случае познакомьтесь, пожалуйста, вот с этим перечнем, — протянул офицер лист бумаги, на котором аккуратно, столбцами были выписаны названия книг и фамилии авторов. Здесь и „Обоснование народничества“ Волгина, и многотомный курс истории, и „Геология“ Лайеля, и „Капитал“ Маркса. О последней книге Дмитрий Петрович знал, что она несколько лет назад была под запретом, но теперь дозволена для чтения и пользуется большим спросом, особенно среди молодежи. В своем доме лицезрел сей фолиант, приносили мальчики студенты на несколько дней.