Старовер
Шрифт:
– К прадеду твоему на болота… – ответила Мария.
– А-а-а… – протянул мальчишка. – Понятно… Я за него помолюся сегодня…
Бабка Мария уверенно шла по багле, едва заметной дорожке, вьющейся сквозь болот, выстланной брёвнышками. Настасья шаг в шаг семенила за ней: чуть оступишься и всё – угодишь прямиком в бадаран [5] , поросший болотной ряской. А там поминай, как звали – засосёт трясина, лишь пузыри на поверхности и останутся.
5
Бадаран – окошки в болотистых
Где-то недалеко чирикал болотный кулик, ему бойко вторила авдотька…
Настасья аккуратно передвигалась по багле, размышляя: «Скоро Авдотья-малиновка и Евдокия-огуречница… Надобно за лесной малиной сходить, на зиму насушить… Да огурцы собрать – засолить… За ними Евстигней-житник… А там я Яблочный Спас подоспеет с наливными плодами… И Дожинки не за горами…»
Мысли же Марии были заняты отнюдь не делами насущными. Она думала о своём отчиме Глебе Вишневском, умершем двадцать лет назад. Глеба в деревне староверов особенно уважали, несмотря на то, что вырос он в Спасском, был женат, воевал с фашистами. Вернувшись с фронта, Глеб ушёл к староверам и с той поры её не покидал. Первое время к нему пару раз приходила старая женщина. Но после того, как Глеб женился на вдове из селения и контакты с внешним миром вовсе прекратил.
Мария считала Глеба своим отцом, ей было всего-то пять лет, когда мать вышла замуж за Вишневского. По фамилии отчима староверы называли и Марию. Поэтому женщина считала себя причастной ко всем делам своего отца.
Она знала, что Глеб хранит какую-то тайну. Куда-то уходит на болота вместе с матерью… Возвращались они оттуда молчаливые, отчим отчего-то грустил по несколько дней кряду.
Когда Мария выросла, матушка отвела её на болота. Она помнила, как впервые шла по шаткой багле. Девушка недоумевала: куда матушка её ведёт? Зачем? Пока они не достигли острова, затерянного в лесных болотах. Багля закончилась, девушка ступила на твёрдую почву. Едва заметная тропинка, ниткой извивавшаяся среди болотного багульника, перемежавшегося с боровой маткой и топяной сушеницей, вела в аккурат к землянке. Из узкой трубы, торчавшей из землянки, струился чуть заметный дымок.
Мать и дочь по шатким деревянным ступенькам спустились в землянку. В жилище царил сумрак. Свет скудно проникал через оконце, затянутое бычьим пузырём. Мария увидела небольшую печь в углу, в ней еле-еле теплился огонь. Посреди жилища стоял стол, два табурета, сундук… и кровать. На ней неподвижно лежал мужчина.
Девушка удивилась.
– Кто это, матушка? Неужели бальник [6] ? Говорят, он умер, почитай, как лет пятнадцать назад.
– Точно, умер… – согласилась мать. – Кости его давно уж гниют в болотной земле. Это твой дед, Алексей Вишневский.
6
Бальник – колдун, знахарь.
Девушка замерла с расширенными от удивления глазами.
– Дед? В смысле отец моего отца… отчима? – уточнила она очнувшись.
– Он самый… Белый офицер, у Колчака служил… – пояснила мать и подошла к кровати. – Ну, здравствуй, родич.
Мария заинтригованная последовала за матерью: на кровати лежал мужчина, укрытый меховым одеялом до подбородка – ранней осенью в землянке было уже прохладно. На одеяле, сшитом из беличьих шкурок, разметалась длинная борода…
С тех пор ухаживать за Алексеем Вишневским стало обязанностью Марии. Она приходила на болотный остров в любое время года и в любую погоду: летом два-три раза в неделю, зимой – через день, обутая в охотничьи
Скоро эта обязанность должна перейти Настасьи. Мария чувствовала, что силы постепенно покидают её.
…Мария и Настасья, наконец, достигли землянки, спустились по ступеням вниз – открыли небольшую деревянную дверь, почерневшую от болотных туманов. Старые проржавевшие петли предательски скрипнули – визитёрши вошли в жилище.
– Разожги печь, воды согрей… – по обыкновению распорядилась Мария и направилась к постели. Настасья положила увесистый узел на стол и начала его развязывать.
– Господь Всемогущий! Помилуй нас грешных! – возопила Мария, стоя у кровати. Её дрожащая правая рука взметнулась в воздух со староверческим двуперстием и неподвижно застыла.
– Бабуля, что случилось? – бросилась к ней Настасья и, увидев пустую кровать, простодушно спросила: – А где прадед-то? Куда он делся? Неужто звери сожрали?
– Кабы зверьё его сгрызло, остались бы следы – кровь и кости… – уверенным голосом ответила Мария. – Он очнулся и ушёл…
– Господи милостивый! Что же будет-то? – запричитала Настасья. – Он же, словно дитё неразумное… Его же каждый обидит…
– Бери узел – уходим. Нам здесь больше делать нечего! – решительно распорядилась Мария. – Возвращаемся в деревню. О случившемся молчи, как рыба об лёд! Поняла?
Настасья кивнула.
– Поняла, чего не понять-то… Как рыба об лёд молчать буду… Помоги ему Господи, – сказала она и осенила себя двуперстием.
Мария и Настасья спешно вернулись в деревню. Внучка отправилась домой, молчать, как рыба об лёд, а бабка – прямиком к священнику Акинфию. Время давно перевалило за полдень, Мария знала, что в этот час Акинфия можно застать в огороде за молельным домом. Акинфий считался не только духовным лидером староверов, но и отличным земледельцем, в частности огородником. До недавнего времени Акинфий трудился с единоверцами в поле. Но теперь в силу почтенных лет ограничился лишь садом и огородом.
Настасья вошла в избу, поклонилась в сторону божницы, поставила узел на табурет около печки рядом с дожиночным снопом [7] , который стоял в течение года с прошлого сбора урожая. Теперь ему недолго осталось – с окончанием жатвы матушка Настасьи заменит его на новый. Недолго думая, Настасья отправилась на задний двор, где обычно мать занималась плетением корзин или поделкой туесков. Теперь же она вместе с отцом трудилась на жатве.
Настасья села на скамью, взяла несколько гибких ивовых прутиков и начала плести корзину, мысленно моля Господа за Алексея Вишневского.
7
Дожиночный сноп – собирался в последние дни жатвы. Каждая женщина, участвовавшая в жатве, складывала в него по колоску. Хранился в избе около печки или около божницы. Стоял в течение года и менялся со сбором нового урожая. Согласно поверьям приносил в дом достаток, благополучие, мир, удачу.
…Мария спешно миновала центральную улицу, деревня староверов насчитывала сто двадцать домов, и свернула в направлении молельного дома. Женщина осенила себя двуперстием, огляделась – вокруг ни души, староверы занимались каждый своим делом. Она прошмыгнула в калитку, ведущую в огород.
Пройдя среди плодовых деревьев, Мария оказалась непосредственно в огороде. Акинфий, облачённый в повседневную домотканую рубаху, расшитую умелой рукой супруги, хлопотал подле огурцов. Священник был стар, недавно разменял девятый девяток, но ещё не потерял проворности и сноровки.