Старплекс. Конец эры (сборник)
Шрифт:
Может, он даже услышал бы, как я плачу от боли, думая, что его нет поблизости.
— Сильно болен? — спросил Рики.
— Очень.
Он посмотрел на меня внимательнее. Я кивнул — никаких шуток.
— Почему? — спросил Рики.
Мы с Сюзан переглянулись. Именно этот вопрос так изводил меня в последнее время.
— Не знаю, — ответил я.
— Ты что-нибудь съел?
Я покачал головой.
— Ты плохо себя вёл?
Этот вопрос я никак не мог ожидать. Над ответом мне пришлось немного поразмыслить.
— Нет, — сказал я. — Не думаю.
Мы немного
— Ты же не умрёшь, папочка? — в конце концов мягко спросил Рики.
Я собирался раскрыть ему всю правду, без прикрас. Я собирался быть с ним предельно откровенным. Но, когда настал момент истины, мне пришлось дать ему чуть больше надежды, чем доктор Коль дала мне.
— Может, и нет, — ответил я. Всего лишь «может».
— Но… — сказал было Рики и запнулся. Его голос звучал таким слабым. — Я не хочу, чтобы ты умер.
Я сжал его руку.
— Мне тоже не хочется умирать, но… но это вроде того, как мы с мамой заставляем тебя убираться в комнате. Иногда нам приходится делать что-то такое, чего мы не хотим.
— Я буду вести себя хорошо, — сказал он. — Я всегда-всегда буду вести себя хорошо, только не умирай!
У меня защемило сердце. Попытка переговоров — стадия номер один.
— Выбора правда нет, — сказал я. — Я бы очень хотел, чтобы он был, но у меня его нет.
Рики часто-часто заморгал; скоро должны были появиться слёзы.
— Я люблю тебя, папочка.
— Я тоже тебя люблю.
— А что… что будет со мной и мамой?
— Не волнуйся, парень. Ты всё так же будешь здесь жить. Тебе не придётся беспокоиться насчёт денег. Я застрахован.
Рики смотрел на меня, явно не понимая, о чём я говорю.
— Не умирай, папа, — повторил он. — Пожалуйста, не умирай!
Я прижал его к себе, и Сюзан обняла нас обеими руками.
12
Рак очаровывал меня как биолога не меньше, чем страшил меня как жертву.
Прото-онкогены — нормальные гены, обладающие потенциалом запускать развитие рака — имеются во всех млекопитающих и птицах. Если точнее, каждыйиз идентифицированных на сегодняшний день онкогенов присутствует как в млекопитающих, так и в птицах. Теперь — следующий шаг: птицы произошли от динозавров, которые произошли от текодонтов, развившихся из примитивных диапсид, которые, в свою очередь, произошли от первых настоящих рептилий, капториноморфов. Поскольку капториноморфы, общий предок этих классов, датируются пенсильванским периодом, почти 300 млн. лет назад, общие гены обязаны были существовать не меньше этого времени. И действительно, мы нашли окаменевшие кости, поражённые раком — а это подтверждает, что «большой Р.» имел место быть ещё в юрском периоде.
В общем-то, и неудивительно, что указанные гены общие для обоих классов: прото-онкогены связаны с контролем деления клеток или роста органов; подозреваю, что в конечном счёте мы обнаружим, что все они до последнего имеются во всех позвоночных — и, быть может, вообще во всех животных.
Судя по всему, потенциал к развитию рака вплетён в самую сущность жизни.
Холлус
Был четверг, наименее людный день в КМО, и время близилось к закрытию. Холлус исчез, и я с голографическим проектором в кармане прошёл по музею до галереи Динозавров. Галерея представляла собою два длинных холла, соединённых дальними концами; вход и выход располагались рядом. Я направился в ту часть, где был выход. Вокруг не было никого; уже несколько раз объявили о том, что музей закрывается — и посетители разошлись. На дальнем конце этого холла располагался наш зал с гадрозаврами. Стены его были выкрашены в жёлто-коричневые и золотые горизонтальные полосы — цвета песчаника в степях Альберты. У стен зала стояли три огромных стенда. Я остановился у среднего — утконосого динозавра, на табличке которого по-прежнему было написано «критозавр», хотя мы уже больше десяти лет знали, что — судя по всему — это грипозавр. Быть может, мой преемник сумеет найти необходимые время и средства, чтобы обновить надписи в галерее. Конкретно этот экспонат, найденный Парком в 1918-м, в первый полевой сезон КМО, был совершенно очарователен. Рёбра его по-прежнему были погружены в каменную матрицу, а затвердевшие сухожилия вдоль всего хвоста окаменели идеально.
Возник Холлус, и я начал рассказывать ему о том, что тела гадрозавров практически неотличимы друг от друга и что только наличие или отсутствие гребня на черепе, вкупе с его формой, позволяет отличить виды друг от друга. Но стоило мне приступить к основной теме, как в зал вошёл мальчуган лет двенадцати. Он вошёл с противоположной стороны, обогнув тускло освещённую диораму моря мелового периода. Мальчик был белым, но у его глаз были «монгольские складки», а челюсть отвисала, так что изо рта высовывался кончик языка. Он ничего не сказал, лишь уставился на форхильнорца.
— «При» «вет», — сказал Холлус.
Мальчик улыбнулся, очевидно, обрадованный тем, что инопланетянин заговорил.
— Привет, — ответил он нам, медленно и старательно.
Запыхавшаяся женщина выскочила из-за угла, присоединяясь к нашей компании в зале гадрозавров. Увидев Холлуса, она негромко вскрикнула и торопливо подбежала к мальчику, чтобы взять его за мягкую пухлую руку.
— Эдди! — воскликнула она. — Я всё вокруг обегала, пока тебя искала.
Она повернулась к нам и добавила:
— Простите, если он вам помешал.
— «Нис» «коль» «ко», — ответил Холлус.
Снова зазвучал голос администратора:
— Дамы и господа, музей закрыт. Убедительно просим всех посетителей немедленно пройти к главному выходу…
Женщина потащила Эдди за собой. Всю дорогу через галерею Динозавров мальчик, не отрываясь, смотрел на нас через плечо.
Холлус повернулся ко мне и сказал:
— Этот ребёнок выглядит иначе, чем остальные дети. Мне такие не попадались.