Старые дневники и пожелтевшие фотографии
Шрифт:
— Хороший воротник, — сердито говорит тётя Рая, — лучше бы второй фронт открыли. Чего тянут? Обезьяны, обезьяны...
— Зоо, — говорит учительница, — на латинском языке означает животное. Логос — наука. Отсюда, зоология — наука о животных.
Мы любим уроки зоологии и учительницу Любовь Петровну. Мне кажется, что Любовь Петровна боится мышей. А может быть, и не боится. А вот лягушек терпеть не может. Сама призналась: не люблю, больно глупые. На уроках у нас часто бывает весело, такой вот предмет. Ребята нет-нет да кого-то принесут. Однажды Витька притащил ужа. Уж сидел в полевой сумке. Сидеть в сумке ужу надоело, и он вылез. Все страшно перепугались. Девчонки
— Убери ты эту гадость! — сказала Любовь Петровна.
— Разве это гадость? — удивился Витька. — Это уж. Вы же сами говорили: полезное животное.
— Вот возьми это полезное животное и отнеси в лес, а не мучай.
— Сейчас?
— Сейчас нельзя, на улице мороз обещают. Уж погибнет.
— Понял, — сказал наш единственный нахал в классе Витька, — ну, я пошел? — и вылетел с ужом и с полевой сумкой из класса.
А вчера Витька притащил ворону. Ворона важно разгуливала по классу, как будто здесь всегда и жила. Потом ворона взлетела на полку и стала долбить клювом, как долотом, скелет кролика — школьный экспонат. Любовь Петровна страшно возмутилась и выгнала ворону из класса в коридор.
Сегодня на уроке зоологии тихо. Мы сами работаем с учебником. Любовь Петровна получила похоронку. Погиб её единственный сын Володя — выпускник нашей школы. Любовь Петровна сидит за учительским столом как каменная, только руки дрожат.
На школьный вечер к нам пришли гости — учащиеся фабрично-заводского училища — сокращённо ФЗУ. Сначала была лекция, потом танцы под баян. Но так как многие не умели танцевать, решили играть в почту. Каждый на грудь прикрепил номер. У меня тринадцатый. Почтальоном работает Женька Попова. Женька толстовата, но проворна. Мне нравится один мальчик — высокий, кудрявый, под номером десять. Мне хочется с ним познакомиться. Мне с пятого класса хочется познакомиться с кем-то. Мальчишки-одноклассники меня не интересуют, а старшеклассники смотрят на меня как на «малька». И вот появилась возможность завести дружбу.
— Жень, а Жень! — спрашиваю я. — Что надо писать, если хочешь познакомиться?
— Что хочешь, то и пиши, — быстро отвечает Женька.
— Стыдно самой.
— А ты не ставь свой номер! Пусть подумает, кто написал.
— А почему не ставить? — глупо спрашиваю я. — Я ведь познакомиться хочу.
— Тогда ставь, — Женька торопится, в сумке у неё много писем.
Я в нерешительности смотрю по сторонам. Девчонки пишут, мальчишки слоняются по залу, рассматривают плакаты. Женька бегает, собирает записки, передает адресатам. И всё тому высокому, кудрявому под номером десять. Я останавливаюсь у окна и на клочке бумаги вывожу три слова: «Вы мне нравитесь». Своего номера не ставлю. Записку пересылаю почтой маленькому худенькому мальчику под номером восемь. Ему никто не пишет. Мне — тоже.
По литературе нам задали написать сочинение на тему: «Красота. Как ты её понимаешь?»
Я долго думала. Помог тюльпан, уже засохший, что подарила мне тётя Рая на день рождения. Мое сочинение вывесили на доске объявлений, и все его читали. Рядом висело сочинение Женьки Поповой. Писать о своём сочинении не хочется, а вот Женькино хочу пересказать:
«Как я понимаю красоту? Вот падает с неба снежинка. Она лежит у меня на рукавичке, и я её рассматриваю. Какая она узорчатая, словно крошечная салфеточка, которую может связать моя бабушка. Снежинка растает, а салфеточка или подзор, что свяжет моя бабушка, будут жить, служить людям. Потом придут другие и тоже что-то сделают, создадут. Скоро весна, зацветут сады. Земля покроется зеленью и цветами. Моя мама срисует их на ткани. Сна была художницей на фабрике, где делают ситцы. Немцы сожгли нашу «Пролетарку», а люди её восстанавливают. Мы ещё будем носить красивые яркие платья. Только сначала надо разгромить немецких захватчиков, уничтожить Гитлера, главного фашиста. Вернётся папа и построит новый дом, ещё лучше
Какое яркое апрельское солнце! Как радостно на душе. Я иду по Заволжью, шагаю прямо по шпалам.
— Эй! — кричит солдат. — Не видишь? Давай в сторону!
Я сворачиваю на тротуар. На улице трамвайные пути ремонтируют немецкие военнопленные. Фрицы укладывают на землю просмоленные шпалы. Я смотрю и удивляюсь: обычные люди! И носы без выворотов как на плакатах. Вот только ботинки на толстой деревяшке.
— Горе-победители, — ворчит старый дед, которого обгоняю. — Работайте, работайте! Душегубцы!
Я уже не думаю ни о немцах, ремонтирующих пути, ни о самих трамвайных путях. Я думаю о комсомольском билете, который крепко держу левой рукой за пазухой. «Как здорово! Я — комсомолка!» — шагаю по залитой солнцем улице. Чувство уважения к самой себе переполняет моё сердце. В райкоме ВЛКСМ мне только что вручили комсомольский билет.
А потом был май. Все знали, что скоро войне конец. Но известие о победе пришло всё равно неожиданно. Ранним солнечным утром поднялась суматоха. Незнакомые люди, как родные, прямо на улице обнимались и плакали. Мы, будто сумасшедшие, носились от дома к дому, стучали по ставням, по стенам, по дверям и воротам, кричали:
ПОБЕДА! ПОБЕДА! ПОБЕДА! По-бе-да-а-а!
Старые дневники
Мария Даниловна подошла к окну, распахнула скрипучие створки. Воздух, настоянный на полевых травах, пахучими волнами вливался в комнату. Солнечные лучи, притушенные листвой огромной липы, скользнули по стеклу, запрыгали жёлтыми бесформенными бликами по подушкам старого дивана. Мария Даниловна выглянула в окно. Сонная тишина раннего июльского дня нарушалась только кукареканьем большого пёстрого петуха. Словно разрисованный цветными красками, петух ходил около кур, косил рыже-радужным орлиным глазом, то и дело чиркая о землю длинным крылом. Петька ухаживал за молодками. Мария Даниловна по-девичьи встряхнула распущенными косами, провела по волосам широким старинным деревянным гребнем, замерла, любуясь куриным вожаком.
— Ишь хорохорится! Давно ли цыплёнком был, в ящике сидел? А теперь, гляди-ка, красавец какой вымахал!
Речной воздух ворвался в комнату вместе с тремя здоровенными мухами.
— Ну и ну! — проворчала Мария Даниловна, — как возле кур отъелись!
В дверь постучали.
— Мария Даниловна, к вам можно? — на пороге стояла Зоя Петровна. Зоя Петровна работала в детском доме десятый год, но Мария Даниловна всё ещё считала её новенькой.
— Милушка, голубушка, — засуетилась старая воспитательница, поспешно натягивая на кровати цветное байковое одеяло, — вы уж извините, прибраться не успела. Дело наше старушечье, спешить некуда. Пожалуйста, вот стульчик.
— Спасибо, Мария Даниловна. Это вы меня простите за такой ранний визит. Дела из квартиры гонят. Я на минутку.
— Что-нибудь случилось? — встревожилась старая женщина.
— Нет, нет, — поспешно успокоила её Зоя Петровна. — Дело вот какое. К юбилею детского дома нам хочется обновить фотовитрину. Не поможете? Наверняка у вас есть фотографии ребят послевоенного периода, а может быть, и периода войны. Вы же столько лет в доме проработали. А дата круглая. Как вы на это смотрите?
— А чего смотреть? Делать надо, — одобрительно заулыбалась бывшая воспитательница. — У меня после ремонта весь архив там! — Мария Даниловна кивнула головой в сторону потолка. — Сейчас чайку попьём — и за дело. Чего откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Присылайте хлопцев посильнее, сундучок в комнату и втащим.