Старые истории (сборник)

Можаев Борис Андреевич

Начальник участка, черноволосый приземистый чуваш с необычным для здешних мест именем - Садок Парфентьевич, встретил Фомича по-деловому:

– Работа хорошая, но денег мало, учты! Всего четыреста восемьдесят пять рублей.

– А мне больше и не надо, - сказал Фомич.

– Платим только до декабря. Зимой денег не даем. Учты!

– А я корзины буду плесть.

– Делай, что хочешь. Зимой ты меня не касайся.

– Перезимую!
– весело сказал Фомич.

– Устройство дебаркадера знаешь?

– А как же! Значит,

внизу трюм, а поверху палуба. На ней устроены...

– Хватит!
– остановил его Садок Парфентьевич.
– Если тонуть станет дебаркадер, что будешь делать?

– Первым делом в трюм посмотреть. Ежели там вода, значит, откачать надо.

– На мель надо сажать. Учты!

– Это уж само собой, - быстро согласился Фомич.
– Мы раньше в Прудках сами баржи делали. Значит, ребра ставили, по ним обшивка. Вот тебе и трюм...

– Хорошо! Завтра поезжай в Тютюнино, получай дебаркадер. Но учты! Он течет.

– Приведем!
– бодро сказал Фомич.

До Тютюнина было километров сорок. Ехал туда Живой на речном трамвайчике, и бесплатно - впервые в жизни. И оттого ему все очень нравилось на этом пароходике - сидишь под открытым небом на белой скамеечке, как в саду где-нибудь в городе Горьком... В Пугасове нет таких удобных скамеечек, это уж точно... Надоест тебе на солнышке греться - пожалуйста вниз. Тут скамейки длиннее. Положить мешок под голову, растянешься - и валяй храпака до самого Тютюнина. "Теперь и вовсе жить можно, - думал Фомич.
– Не привезут, к примеру, хлеб в Прудки, а я на трамвайчик - и в Раскидуху. Туда-сюда обернулся, глядишь - и день прошел. И вроде бы на службе".

Дебаркадер для Прудков оказался самой обыкновенной баржей, какие строили раньше прудковские мужики, только на палубе вместо будки стояла шкиперская конторка в два окна да навес для пассажиров с четырьмя скамейками и столиком. Скамейки были такие же аккуратные и белые, как на речном трамвайчике, а в шкиперской стояла круглая чугунная буржуйка, шкафчик белый, как в аптеке, столик и топчан. "Да тут прямо курорт!" - подумал Фомич. Только вот беда: в трюме воды по самые копани, отчего дебаркадер притулился к бережку и брюхом лежал на песчаном дне.

– Как же я его доведу?
– спросил Фомич, растерянно глядя на капитана трамвайчика.

– Жди меня обратным рейсом. Я камерон привезу.

– Это что еще за камерон?

– Эх ты, шкипер! А не знаешь, что такое камерон. Насос!

Камерон привезли только вечером. Фомич всю ночь не сомкнул глаз - воду откачивал, и когда в пять часов утра подошел к нему с буксирным тросом трамвайчик, дебаркадер легко покачивался на волнах. "Весь наружу вылез из воды... Того и гляди, улетит", - радостно думал Фомич.

На участок возвратились к восьми часам, как раз и начальство пришло на работу.

– Ну, пойдем теперь в контору... Оформляться!
– сказал Живому капитан трамвайчика, бойкий симпатичный паренек, одетый по всей строгости: китель синий, пуговицы надраены, блестят,

как золотые.

Он привел Фомича в диспетчерскую и весело сказал строгой женщине в мужской фуражке с крабом:

– Мария, вот тебе новый шкипер тютюнинского кунгаса.

Женщина резко вскинула голову, и ее рыжие длинные кудри, выбивавшиеся из-под фуражки, заколыхались, как причальные концы канатов.

– Не потопишь пристань?
– спросила она Живого.

– Ну, как можно! Ведь государственное имущество...

– Ишь ты какой идейный!
– усмехнулась женщина в фуражке.
– Ну тогда посиди - я выпишу тебе путевку.

"А почему же не посидеть?
– думал радостно Фомич.
– Когда по делу, и посидеть не грех. Тут тепло и мухи не кусают". И диспетчерша ему понравилась. "Хоть и держится строго, а так на вид ничего из себя дамочка, представительная".

Потом Фомича "оформлял" председатель месткома, он же и начальник отдела кадров. И здесь Живому все понравилось. Кабинетик был хоть и маленький, но чистенький - все белилами выкрашено, везде шторки да скатерочки без помарки, видать, только из стирки. Прямо не кабинет, а лазаретик игрушечный.

Начальник отдела кадров был сутулый старичок, но все еще подвижный, в белом, хорошо отутюженном кителе и с такой же белой, словно свежевыстиранной бородкой.

"Вот бы и мне такой кителек получить, - думал Фомич, - да фуражку с крабом. Хотел бы я тогда с Мотяковым повстречаться".

Старичок завел на Фомича "дело" из картонной папки, анкету заполнил. А потом выдал Живому настоящую трудовую книжку и руку пожал.

– Желаю успешно трудиться.

Фомич совсем осмелел и спросил:

– А как насчет кителя с фуражкой? Они за казенный счет идут? Или по первому году не положено?

– У нас матросам и шкиперам обмундирование не дают.

– Ну да. И так хорошо, - согласился Фомич.

Потом чуть не вприпрыжку на склад бегал - получал цепи, причальные канаты, постель с двумя простынями, кастрюлю, чайник, котелок, миски. Целое хозяйство.

И когда наконец промычала долгожданная сирена, катер отвалил от берега и потащил на буксире дебаркадер, Живой даже перекрестился - кажется, впервые в жизни.

Пристань поставили недалеко от Кузякова яра, среди лугового раздолья. И потекла она, неторопливая, как Прокоша, спокойная шкиперская жизнь. "До зимы-то хоть душой отойду. А там видно будет", - думал Фомич.

Он не запомнил еще такого доброго, мягкого лета. Дожди шли как по заказу, затяжные и обильные с весны, но редкие грозовые в горячую сенокосную пору и в страду. Словно там на небесах появился наконец строгий разумный хозяин, которые поглядывал на землю и грозно ворчал: "Кто там волынит с уборкой? А ну-ка я его подстегну!" Залежалось сено в валках, глядишь - и туча сюда заворачивает, погромыхивает так, что земля вздрагивает. Едет турус на колесах! Но сечет дождем недолго, а только так, для острастки, чтоб лишку не спали.