Старые истории (сборник)

Можаев Борис Андреевич

– Надолго хватит мне. На хлебушко.

На прощание она поманила меня пальцем и, значительно подмигивая, повела в сени. Здесь, в полумраке, она достала откуда-то из-за гашника маленький ключ на цепочке и поднесла к моему лицу.

– Видишь?

На цепочке болтался плоский бронзовый ключ с выпуклой вязью: «ГАЗ».

– Что это? Откуда?

– Из машины...
– Она подняла палец и сказала приглушенно: - Ночью остановился грузовик возле бригадирской избы. Я заглянула - в нем картошка. В кабине никого. Все в избе были, пьянствовали. Я

ползком, ползком подкралась да хвать его. И домой. Ношу только при себе. Живой не отдам. Секретарю написала. Теперь жду, когда приедет. Вот оно - доказательство!

И, схватив меня за рукав крючковатыми грязными пальцами, молитвенно упрашивала:

– Зайди ты к секретарю райкома, ради бога. Скажи, мол, Прошкина секрет имеет. Пусть приезжает.

На крыльце опять остановила меня и, грозя кому-то пальцем, сказала:

– Не-ет, меня голыми руками не возьмут. Я их еще выведу на чистую воду.

Два года спустя после той встречи жил я целое лето в Тиханове. Однажды, разъезжая по лугам на райкомовском «газике», завернул я в Кустаревку. Прошкина встретила меня так, словно мы только вчера расстались.

– Говорил ты с секретарем райкома?
– спросила она.

– О чем?
– Я с недоумением глядел на нее.

– Ну как же! Я ж тебя просила - передать ему, чтоб приехал. Прошкина, мол, интерес имеет. Забыл!
– Она с огорчением махнула рукой.
– Я ему три раза писала. Нет, не едет и не вызывает.

– Как поживаете, Анна Ивановна?

– А что мне теперь не жить? Двенадцать рублей пенсии получаю. На хлеб и сахар хватает. Остальное у меня все есть. Так-то! Как ни старались они скинуть меня со счета, а вот государство не забыло. Показали им дулю. Ноне жить можно, слава тебе господи. Ты не через Желудевку едешь?
– спросила она, загораясь от любопытства.

– Через Желудевку.

– Прокати меня по селу. Пусть они поглядят на меня, собаки. И я на них погляжу из райкомовской машины-то.

Я посадил ее рядом с шофером и сказал ему, чтобы ехал по селу медленно. Она сидела гордо, прямо, словно аршин проглотила. Когда мы стали сворачивать в проулок, на выезд из села, она схватила шофера за рукав и властно приказала:

– Съездий в тот конец! Там бригадир живет, - и озорно подмигнула мне.

Мы ее провезли и мимо бригадирского дома, и даже мимо дома самого председателя. Она беспокойно ерзала на сиденье, вертела головой, пытаясь разглядеть, видит ли кто ее? Но улица была пустынной. Напротив магазина она опять схватила шофера за руку:

– Стой! Теперь я сойду.

Шофер остановил «газик». Она моментально растворила дверцу и молодцевато для своих лет спрыгнула с подножки.

Перед магазином на высоком бетонном крыльце стояли бабы. Она пошла на них с выправкой ротного командира. На самой верхней ступеньке остановилась, словно на трибуне, строго посмотрела на своих односельчан, обернулась, улыбнулась нам и прощально помахала рукой.

1966

АНОНИМ

Я вынул из кармана тетрадный листок, развернул его и

подал председателю месткома:

– Можете определить, кто писал?

Листок был плотно исписан крупным неровным почерком - буквы валились кучно то вправо, то влево, как будто в нетрезвом виде хороводную танцевали.

Председатель сначала посмотрел на листок, потом на меня, - выражение его сухого, желчного лица было хмурым и подозрительным.

– А кто вы сами?
– спросил он.

Я подал ему свой писательский билет. Он, не торопясь, надел очки, раскрыл билет, сверил фотографию - похож ли? Потом стал перелистывать, смотреть уплату членских взносов.

– Билет ваш недействителен, - сказал он наконец.

– Почему?

– А печати за нынешний год нету.

– Членские взносы еще не заплатил.

– Вот, вот...

– Ну и что? Билет выдается на всю жизнь.

– Интересно!
– его морщинистое лицо оживилось, теперь он глядел на меня исподлобья, через очки, с веселым удивлением.
– А ежели я, к примеру, в прошлом годе в милиции работал? Так что ж, и теперь мне положено носить милицейское удостоверение?

– Носите себе на здоровье.

– У нас место работы по наследству не выдается на всю жизнь.
– Он встал и в упор поглядел на меня: - Есть у вас еще какие-нибудь документы?

Я вынул командировочное удостоверение от газеты, потом паспорт. Он рассматривал все тщательно и долго, наконец вернул мне документы и пригласил к столу.

– Значит, в редакцию написали? Аноним! Сейчас мы его раскусим.
– Он взял тетрадный листок и стал читать: - «Как вам небезызвестно, в селе Алексашине на ткацкой фабрике директор Васютин женщин при себе держит. А которые ему не поддаются, на мотание шпулей перегоняет...» - он и дочитывать не стал.
– Ясно, как божий день, - Демушкин написал.

– Кто он такой?

– Ткач. На дому работал. А в прошлом годе мы все домашние станы на фабрику перевезли... В цех. Вот он и обиделся.

– Как вы догадались, что Демушкин писал?

– Очень просто. Демушкин жалобы во все концы пишет - и в райком, и в милицию, что его незаконно в цех перевели. И все жалобы начинает одинаково: «Как вам небезызвестно, в селе Алексашине...» и так далее. Сказать вам по секрету, он еще в колхозе жалобы на всех писал. У меня все на учете.

– Но вы же сказали, что в прошлом году в милиции работали?

– То в прошлом. А в позапрошлом году я здесь, в колхозе, парторгом был. Когда от колхоза фабрику ткацкую отделили, должность парторга закрыли. Меня - в милицию направили. А когда район закрыли, меня из милиции обратно сюда, на фабрику, председателем месткома перевели. Понятно?

– Значит, эта фабрика раньше при местном колхозе была?

– Ага! Ткацкой артелью считалась. Ну, чтобы рабочий класс с колхозным крестьянством не путать, ее и отделили. Директором прислали Васютина. Он раньше в райисполкоме работал. Ну, а район, естественно, закрыли. Вот какая перестановочка получилась.