Старые недобрые времена – 1
Шрифт:
Обтерев руку о сюртук, мельком глянув на набухающую кровью царапину на ладони, постарался сосредоточится, понять, что же ему нужно делать дальше…
– Бежать, – шевельнулись губы, и он сделал было шаг к двери, но тут же остановился.
В голове медленно, трудно, но всё ж таки выкристаллизовалась мысль…
– Погиб Его Благородие, как есть погиб… при обстреле!
… и усмехнулся. Криво так, и очень нехорошо.
А потом, постаравшись сделать соответственную физиономию, выскочил наружу, паниковать.
Ванька, работая на публику, переигрывал так отчаянно,
… впрочем, до Станиславского и его системы ещё очень долго, да и зрители невзыскательные, для которых ярмарочный Петрушка – одно из самых ярких культурных событий в жизни.
Размазав по морде лица должную порцию соплей и слёз, получив от унтера тычок в скулу в качестве успокоительного средства, должным образом отпаниковав и отрыдав первые, решающие минуты, Ванька вроде как пришёл в себя. С трудом выпроводив из домишки унтера с солдатами, изрядно натоптавших там, принялся, не слишком торопясь, наводить порядок.
Перво-наперво затащил покойного барина на постель, не испытывая перед мёртвым ни страха, ни вины, а лишь брезгливость. И хотя, наверное, отсутствие ярких эмоций после такого события, это уже само по себе диагноз для клинического психолога, но пусть на время, своё он отбоялся.
Подумав немного, приводить в порядок убитого не стал, отчасти брезгуя, а отчасти потому, что торчащий из глазницы осколок выглядит жирным восклицательным знаком в конце непутёвой жизни господина поручика. Нечистая, изрядно подранная физиономия Его Благородия, мундир в следах земли и рвоты, запах давно немытого тела и ещё с десяток деталей такого же рода отбивают, по Ванькиному мнению, желание вникать в подробности, подводя к мысли, что пускай Илья Аркадьевич и жил, как свинья, но хотя бы умер, как солдат!
… так, по крайней мере, надеется попаданец.
– Как уж там на самом деле будет, чёрт его знает, – пробормотал он, кусая губу и с тоской предвидя, что за небрежение покойником, весьма вероятно, он получит знатную трёпку!
Но с одной стороны – вероятная трёпка, а с другой – не менее вероятные подозрения в уничтожении улик, и Ванька, заторможено взвесив все за и против, пришёл к выводу, что эти вероятности, в общем-то, равнозначны. А если так, то пусть его лучше оттаскают за виски и насуют по морде за неуважение к покойному барину, чем, не дай Бог, заподозрят, после чего, по ускоренному судопроизводству военного времени, его может ждать петля.
Снова накатила тоска… но сожаления нет. Слова барина, а потом и рука на затылке… ф-фу, нет уж! И дело тут не в неприятии содомии, или вернее, не только в этом.
Но если бы случилось… это, он, Ванька, безусловно сломался бы как личность. И так-то надломлен…
Переводя дух, он, машинально оттирая руки о штаны, прислушался к шуму на улице, и хотя слышно немногое, из обрывков услышанных слов и фраз, понять, что унтер действует, как у него прописано в нехитрых алгоритмах должностных инструкций, не трудно. Кого-то куда-то зачем-то посылают… ну и по матушке тоже, ибо как же в русской армии без этого?!
– Ага… – не без толики удовольствия констатировал лакей, заметив недостачу некоторых вещиц, из числа тех, которые могут пригодиться в нехитром солдатском быту, – спёрли!
Насколько это соответствует морали, и этично ли
… будет. Вот прямо сейчас, передохнёт только, оботрёт руки, соберётся с духом и начнёт грешить.
По яростному мнению попаданца, даже если он оберёт мертвого барина до нитки, а тело выбросит свиньям, то этим он лишь отчасти компенсирует своё. А что уж думают солдаты о поручике… плевать.
Служивые, не обременённые высокой моралью, и не испытывая к покойному уважения большего, нежели положено по православным канонам и Уставу, прихватили то, что показалось им соблазнительным. А зачем, почему, и нужен ли им медный чайник для устроения нехитрого солдатского быта, или на пропой души и нехитрые поминки, не суть важно.
Теперь Ванька, по необходимости, сможет закатить истерику, переключая внимание с себя. Если, разумеется, ему начнут задавать неудобные вопросы…
Прибираясь, не слишком охотно и старательно, после изрядно натоптавших солдат, Ванька заодно как следует обыскал домик и вещи убитого. Первым делом, обыскав карманы, он выгреб деньги, испытывая какое-то мстительное удовольствие, и, пересчитав их, поморщился.
Для крестьянина на какой-нибудь Тамбовщине семьдесят рублей стало бы неплохим подспорьем к хозяйству. А здесь, в осаждённом городе, порядок цен совсем другой, и этих денег едва ли хватит, чтобы месяц, может быть, скудно питаться.
– Моральная компенсация, – пробормотал он, чувствуя себя на редкость мерзко, но будто через силу пихая их в карман. И снова… не обыск, а скорее – инвентаризация.
У барина, с его картами и запоями, круговорот вещей был причудлив и извилист. Череда выигрышей и проигрышей, как быстро вывел для себя Ванька, зависела от степени запоя и от компании, в которой господин Баранов изволил проводить время.
Сам шулер, но скверный, бравший своё нахальством и больше всего тем, что, в виду происхождения и родственных связей, изредка принимаем был в приличном обществе… до очередного скандала, или же запоя. Вляпавшись, какое-то время Илья Аркадьевич играл чёрт те в каких компаниях, и вещицы, которые он, при удаче, выигрывал, пахли кровью и пожарами, и подчас отнюдь не фигурально.
Здесь, в Севастополе, с интендантской сволочью, и немалым количеством сволочи вообще, как дворянской, так и из торговой братии, делающих на войне карьеру и деньги, а то и всё разом, с дикими ценами на вино и женщин, шулерская удача господина поручика тихонечко отошла в сторону, уступив место чужой.
При здешних же ценах, прежде всего на вино и женщин, и тяге Его Благородия к красивой жизни… В общем, неудивительно, что он крепко поиздержался, наделав долгов, продавая всё, что только можно, и влезая в самые нелепые авантюры. Но кое-что, тем не менее, от него осталось…
Роскошный несессер с бритвенными принадлежностями, из слоновой кости, серебра и красного дерева, принадлежавший, по словам Ильи Аркадьевича, его покойному прадедушке, на деле выигранный им, на памяти лакея, по пути из Петербурга в Крым у подвыпившего молоденького франта. Впрочем, покойный барин врал много, охотно, не слишком утруждая себя достоверностью, и, когда его ловили на лжи, что было не раз и не два, начинал нагромождать новую ложь.