Старые недобрые времена – 1
Шрифт:
Поручение, данное ему, не то чтобы вовсе уж из разряда невыполнимых. С интендантами и разного рода штабной сволочью у поручика Баранова свои, особые отношения, выстроенные на маклях, передёргивании в карты и прочих вещах, за которых в приличном обществе принято если не бить канделябром, то как минимум, отказывать в общении и не подавать руки.
Другое дело, что как бы ни повернулись события в дальнейшем, он, Ванька, будет неизбежно виноват, обруган, и, вернее всего, бит!
Коли не дадут, так значит, он, Ванька, что-то не так, сволочь, сказал или сделал! Ну
А коли дадут, так Его Благородие тут же спустит их на водку, на баб, на чёрт те что, и снова в том, что деньги просочились сквозь пальцы, виновен будет он, как это уже не раз бывало.
От того, от бессильной злобы, от беспомощности, сжимаются кулаки, а груди поселяется слабость, обречённость…
Ему, будто ворожит кто-то недобрый, не везёт так решительно, что и поверить сложно!
Поймав глазами взгляд унтера, куда как довольного полученной им выволочкой, Ванька опомнился, постаравшись, насколько это вообще возможно, принять вид не такой отчаянный, ну или хотя бы разжать кулаки. Вышло не сразу и с трудом, потому как настроение – хоть в петлю…
Не думая ни о чём, он решительно зашагал прочь, стараясь оказаться как можно дальше от хозяина, ну а дальше – видно будет.
Отойдя чуть поодаль, сбавил шаг, не имея больше ни нужды, не желания куда-то спешить, несколько запоздало завертев головой, ловя знакомые ориентиры.
Привыкнув к спутниковой карте в телефоне, к табличкам с названиями улиц и номерами домов, к возможности, на худой конец, спросить дорогу у прохожего, здесь, в Севастополе образца 1855 года, он теряется прямо-таки отчаянно!
Но дело тут, пожалуй, не только в топографическом кретинизме. Сложный рельеф местности, с высотами, балками, бухтами и тропками, ведущими порой куда-то в тупик, на козий выпас или к крохотной бухточке, мог бы, пожалуй, озадачить и человека более опытного.
Ну а когда в городе войск многажды больше, чем собственно горожан, и солдаты, набранные из самой что ни на есть сермяги, ориентируются не по картам и даже не по указаниям местных жителей, а по бастионам, по местам стоянок полков и батальонов, подчас меняющимся очень быстро, по придуманным ими же прозваниям…
… найти дорогу в этом чёртовом Лабиринте становится очень сложно!
Спросишь дорогу, и так могут ответить, что лучше бы не спрашивал! Тут тебе и все бастионы разом, какие только вспомнит, и разного рода военные хозяйства, давно сменившиеся другими, и ориентиры, снесённые уже к чёртовой матери вражеской артиллерий, сгоревшие в огне, разобранные на дрова и на укрепления.
Пару раз Ванька прогулялся этак, выбирая спросить дорогу у тех, кто хотя бы не рявкнет сразу в ответ, не пошлёт по матушке, озлобленный на то, что он – сволочь, статский, и жизнью своей, шкура этакая, не рискует ежедневно! Сидит тут, сволота, а не под пулями… жирует!
Но если и отвечают, то порой так путано, что лучше бы и нет…
«– Во-он по той балочке до ручейка под деревцем! Да не под тем,
Как в такой мешанине ориентируются сами солдаты, он не знает, но подозревает, что ровным счётом никак! Самые бойкие и смышленые, быть может, и способны разобраться, а остальные, заучив два-три маршрута, стараются с них не сворачивать.
В крайнем случае, заблудившись, спрашивают не дорогу, а называют полк, да имя командира, в надежде, что направят, доведут…
Свернув очередной раз, он вскоре вышел по тропке к краю не то оврага, не то балки, заканчивающейся небольшой, поеденной козами каменистой площадкой, и собственно оврагом. Уже понимая, что снова заплутал, подошёл-таки к краю, поглядев вниз с вялым любопытством и не увидев решительно ничего интересного, если только не считать за таковое немалое количество скотских костей, среди которых преобладают рогатые черепа.
– Чёрт… – досадливо ругнулся он то ли на свою память, то ли на бомбардировки и на оставшихся здесь жителей, которые, совокупными усилиями, изменяют порой рельеф местности в считанные дни.
Возвращаясь назад и судорожно морща память, Ванька, очевидно, снова свернул куда-то не туда, наткнувшись не на натоптанную тропу, а на дохлую лошадь, окалившуюся на него обглоданными, окровавленными рёбрами, вывалившую на каменистую землю требуху, далеко растянутую по каменистой земле.
… и местных жителей, прыснувших при его приближении в жидкие кусты.
Убедившись, впрочем, что худосочный Ванька очевидно не представляет опасности, уже через несколько секунд из кустов вышел невысокий, худой, как палка, старик, держащийся с очевидной военной выправкой, наряженный в перешитый английский мундир, длинной едва ли не до колен, а за ним, чуть поотстав, мальчишка лет восьми, решительно не похожий на старика.
– Вишь, как оно обернулось, – сурово сказал старик, и, глянув внушительно на Ваньку, снова приступил к разделке лошади, попахивающей не то чтобы очень уж крепко, но вполне явственно. Пыряло, переточенное, кажется, из артиллерийского тесака, старикан держит уверенно, со знанием дела, и как бы давая понять, что так-то он ещё ого-го, и конкурентов, претендующих на дохлую лошадь, ни в коем разе не потерпит!
– Э-э… – протянул парень, не сразу собирая в разбежавшиеся слова.
– Заплутал? – понял старик, вскинув на него маленькие выцветшие глазки, надёжно прикрытые кустистыми сивыми бровями, – Никитка, проводи его!
Не без труда втолковав проводнику, ковырявшемуся в носу с самым безучастным видом, куда ему, собственно, надо, Ванька не без сомнений доверился навигационным талантам местного лоцмана. Бойко топая впереди босыми, разбитыми не по возрасту ногами, Никита, нимало не интересуясь, поспевают ли за ним, весьма шустро зарысил вперёд, ныряя подчас то в кусты, то сворачивая в какие-то совершенно неочевидные места.