Старые повести о любви (Сборник)
Шрифт:
– С кем вам еще бороться? – недовольно пробурчал дед.
– С преступностью.
– Может, хватит с нас одного борца? – спросил дед. – Или как? Или ты в ДНД решила вступить?
– Ты не шути, – возразила баба, – вот у нас в школе сторож. Настоящий преступник! Ночами сторожит, а дома днем самогон гонит. Были случаи, продавал ученикам. Старший сын, говорят, сидит за грабеж, второй еще за что-то сидел, а дочь тоже – непонятно кто.
– Страсти какие, – вставил дед. – Дочь тоже сидит?
– Участковый просто руками
– Подожди, – сказал я, – какой, говоришь, дом?
– Санечка, – воспряла баба, – может, ты подойдешь туда, припугнешь его? Я даже адрес записала и фамилию. Сходи, сыночек. Форму надень и припугни, а?
– Дуся, что ты мелешь! – сердито воскликнул дед. – Ему своих рецидивистов хватает!
– Ладно, пойду, – сказал я, – как там фамилия этого злодея?
Баба принесла из прихожей сумочку, порылась в ней, достала бумажку и, отстранив ее подальше от глаз, прочла: – Булдык.
Мы с дедом переглянулись, хмыкнули и одновременно переспросили:
– Как?
– Бул-дык. – Добросовестно повторила баба, – Георгий Иванович Булдык. Дом двадцать семь, квартира тридцать восемь.
– Как не пить с такой фамилией! – посочувствовал дед.
...В воскресенье после обеда я надел форму, почистил туфли и двинулся в поход против Булдыка.
Сегодня вдруг, как теплое пахучее яблоко, выкатился последний денек из подола бабьего лета. Тихое теплое небо летело над городом, текло, переливалось глубинной голубизной. На пустыре, вздымая ногами вороха опавшей листвы, гоняли в футбол пацаны. Их голоса странно звучали в неподвижном осеннем воздухе – как замирающие удары по мячу.
Дом, куда я шел, действительно стоял напротив школы, из его окон можно было наблюдать за школьной жизнью. Надо полагать, здешние жильцы очумели от школьных звонков.
На крыльце третьего подъезда домывала последние ступени какая-то девочка в брюках и очень большом мужском свитере, который болтался на ее плечах, как мужнин пиджак на Люсе. Рукава свитера были закатаны выше худых острых локтей. Худых и острых, как у Буратино.
Почему я сразу понял, что это Надя? Как мог издалека, сзади узнать ее? Но я узнал сразу, едва взглянул.
– Надя! – крикнул я и побежал к ней. Она обернулась, и пока я бежал, судорожно вытирала полой свитера мокрые руки.
Я остановился перед ней, как истукан.
– Здравствуйте, Надя! – радостно выдохнул я.
– Здравствуйте! – энергично отозвалась она, как начальник отдела, встречающий нового подчиненного. И мы пожали друг другу руки. Ее рука была еще влажная. Я прекрасно понимал, что начать разговор нужно с чего-то совершенно постороннего, легкого, необязательного, желательно смешного. Но почему-то выпалил: – Какая удача! Все дни придумывал повод для встречи и не мог придумать.
– Как
– Спасибо, выздоровела. А как ваш сынок?
– Завтра выписывают, – сказала она.
– Вот и прекрасно!
Мы замолчали. Я смотрел на Надю, а она смотрела куда-то под ноги себе. Потом, так же неожиданно, как у нас дома, подняла глаза, и я опять поразился их выражению – усталости и мудрости. Под глазами, как и в прошлый раз, лежали темные круги.
– Надя, а почему вы так плохо выглядите? – тихо спросил я, – почему у вас такие круги под глазами?
Она улыбнулась и пожала худыми плечами под грубым коричневым свитером.
«Идиот, – подумал я, – кретин! Хорошенькое начало: „Вы плохо выглядите“. Нет, ясно, – начинать надо с чего-то постороннего, легкого, необязательного, желательно смешного». И я спросил:
– Вы здесь живете? В этом подъезде?
– Ну да... – кивнула она.
– Вот так совпадение! – воскликнул я как можно легче. – Здесь у вас проживает личность с устрашающей фамилией Булдык.
– Есть такой, – спокойно сказала она и посмотрела на меня.
– Ну так, думаете, чего я в воскресенье в форму вырядился? Пришел припугнуть вашего Булдыка.
– Бесполезно, – сказала она. – Горбатого, знаете, что исправит?
– Серьезно? Такой мерзавец?
– Именно такой.
– Говорят, там вся семейка, как на подбор, – продолжал я, – старший сын сидит за грабеж, второй еще за что-то, да и дочь непонятно кто.
– Почему непонятно? – спокойно возразила она. – Я и есть его дочь.
Желтый листик ясеня кувыркнулся откуда-то сверху и застрял на ее плече в грубой вязке свитера. Мы молчали. Я понимал, что погиб, потому что этот пасьянс – баба с дедом, Маргарита, я, Надя и Булдык – никогда не сложится. Тут надо кого-нибудь изымать. Бедный дед, подумал я, это будет третий инфаркт, он не переживет.
Надя опять подняла на меня измученные глаза и вдруг улыбнулась.
– Вы так испугались, Саша. Что ж вы так испугались? Ну, идите, стращайте его, это ж ваша работа. Только учтите, что все действительно бесполезно.
– Это не моя работа, – хмуро буркнул я, – меня попросили. В порядке общественной нагрузки.
– А, – сказала она. – Ну, все равно. Идите. Я могу здесь постоять, чтобы не стеснять вас.
– Да никуда я не пойду! – огрызнулся я. И мы опять обреченно замолчали.
– Я люблю вас... – проговорил я, тоскливо глядя мимо нее, на окна школы. Мне было все равно, что она обо мне подумает, потому что со мной и так все было кончено. – Я не знаю, как это случилось, вы совсем не в моем вкусе, и вы мне, в общем, не нравитесь. Я вас люблю... Я все эти дни хожу и о вас думаю, и повод придумываю, чтобы встретиться. У меня на работе черт знает, какие неприятности, а я только о вас думаю. Я даже хотел пойти кровь сдать, чтобы вас увидеть.