Старый дом (сборник)
Шрифт:
Перевод с удмуртского автора
Старый дом (повесть)
Глава 1
Куда
Выделяясь среди других, бросается в глаза дом с новой крышей и затейливо вырезанными наличниками. С вершины холма он виден как на ладони. Дом заботливо обшит досками, чтобы непогода не секла, не портила сруба. На улицу смотрят два окна: хозяин, должно быть из опаски, что прохожие будут заглядывать в окна и увидят лишнее, три окна срубил во двор, а на улицу только два. Карниз свисает низко, и оттого кажется, что дом сторожко смотрит из-под козырька куда-то в поле. Случись что-нибудь, он сейчас же незаметно спрячется, присядет за высоким палисадником. Возле ворот, на вкопанных в землю столбиках — скамеечка; чтобы озорная молодежь или любители даровщинки не утащили доску, она обтянута полоской железа и крепко прибита.
Это — дом Макара Кабышева. Раньше его здесь не было, Кабышевы жили на другой улице. Но жене Макара, Зое, там не нравилось. Изо дня в день она ворчала: «Нашел место! Сам в правлении, а жить как люди не можешь… Микта Иван, и тот в самой середке деревни живет, а мы сидим у шайтана на хвосте. Попросить хорошенько — дали бы место…»
Макару помог случай: Микта Иван продал свой старенький домик на дрова, а сам перебрался вместе с семьей в районный центр Акташ, устроился там конюхом при исполкоме. Удерживать его в колхозе не стали: «Скатертью дорожка, зря только в колхозе числился». Вскоре трехтонный грузовик в два рейса отвез домишко Ивана на распилку, осталось в ряду домов пустое место, как от выпавшего гнилого зуба.
Узнав об этом, Зоя чуть не силком услала мужа в контору:
— Иди-ка, Макар, пусть то место на нас запишут! Иди, иди, а то другие раньше тебя прибегут. Огород у Ивана был хороший, каждый год унаваживали…
Макару не отказали, дали участок. Дважды собирал веме [1] : с помощью соседей перевез свой дом, амбар, две конюшни, отстроился на новом месте. Один бы не справился, спасибо — люди помогли. В те годы хозяйство Макара считалось маломощным, и ему помогали то тем, то другим. Перевозка дома с пристройками тоже обошлась Макару недорого: всем, кто работал на веме, выставили несколько четвертей самогона, накормили блинами, на том и разошлись. Никто слова даже не сказал, что Макар слишком легко откупился. Да и что говорить: Макар сызмальства нахлебался горя досыта, так уж пускай хоть теперь по-людски живет.
1
Веме — помощь.
С этого времени, пожалуй, и встал Макар на ноги. А там пошло легче: руки у Макара были хорошие, за что ни брался, все получалось, — топорище ли выстрогать, сапоги ли себе сшить. А то купит в магазине листового железа и сделает пару ведер — все-таки дешевле обходится, чем на базаре брать.
Теперь
Макар весь дом обшил тесом, усадьбу обнес высоким — выше человека — забором, и дом казался крепко сбитым сундуком. Во дворе пустил бегать на проволоке собаку: встречь чужому человеку из-под навеса выскакивает серая, с желтыми клыками, полуовчарка и, задыхаясь от злобы, рвется на привязи.
Чтоб Макар был жаден, скуп чрезмерно — того в Акагурте про него никто бы не сказал. Когда был парнем, — уж как бедно ни жили, делился с товарищами последним, помогал другому в нужде. Отец наставлял его: «Ты, Макарка, одно помни: скупость, она от глупости идет. Скупердяй, он худее нищего — ни себе, ни другим…»
Но вот женился Макар, зажил своим хозяйством и стал тогда сам в себе замечать: придет к ним человек просто посидеть, потолковать, а он уже с тревогой ждет, что тот попросит взаймы… Оттого становился хмурым, неразговорчивым, ждал, чтобы гость ушел поскорее.
Семья у Кабышевых небольшая: сам Макар, жена Зоя и сын Олексан — рослый семнадцатилетний парень. Маленьких нет, поэтому в доме всегда тишина, скука, вещи уже много лет стоят на своих местах. В воскресенье Зоя расстилает на полу цветастые половики, сотканные ею еще до замужества. Тогда и вовсе никто не ходит по комнате. Случается, Макар, забывшись, пройдет в сапогах прямо к столу. Зоя сразу же замечает непорядок, ворчит: «Макар, коли пришел, сапоги снимай. Наследил тут, будто в колхозной конторе».
Сама Зоя каждый раз, как войти в комнату, оставляет калоши у порога и ходит в шерстяных носках, ступая мягко, словно большая кошка.
А гость, не решаясь идти по чисто вымытому полу, останавливается у порога. «Проходи, садись, в ногах правды нет», — приглашает Зоя, а сама смотрит на ноги вошедшего, будто говорит: «Запачкаешь, наследишь тут…» И хочешь, да не сядешь.
Вещи в комнате Зоя расставила по-своему. У входа, в углу, стоит двуспальная кровать с блестящими медными шариками, с горкой подушек. Вдоль стен и вокруг стола — широкая крашеная лавка. Ослепительной белизны печь разделяет комнату пополам. На подоконниках цветы, на окнах, что выходят на улицу, легкие кружевные занавески. А на тех окнах, что выходят во двор, занавесок нет: здесь они ни к чему.
Занавески, покрывала, ширмочки сшила сама Зоя: ими завешаны и чело у печи, и полочка, где держат посуду, и умывальник — все спрятано за ситцем в веселых цветочках.
В конюшне, под навесом, в амбаре, в чулане бережно хранятся разные вещи. В хлеву, рядом с корытом, лежит почти новая покрышка от автомашины; под навесом прислонена к поленнице железная борона, валяется старинная двухпудовая гиря с заржавелым царским орлом, хорошее тележное колесо, куча всякого железа… Вряд ли сам Макар теперь знает, как и откуда попали к нему эти нужные и ненужные вещи. Но выбрасывать их не решается — кто знает, может, пригодятся в хозяйстве.
И в амбаре тоже, кроме огромного ларя для хлеба, — множество всяких ящиков и корзинок, со столярным и плотничьим инструментом, гвоздями, деталями от разных машин. На деревянных колышках, вбитых в стены, развешаны веревки, сыромятная кожа, хомут без одного гужа.
При чужих людях дверь амбара не открывают. Зоя часто повторяет: «Незачем показывать, что у нас есть да чего нет. А то нынче — как увидят, сразу просить придут. И без того в деревне косо посматривают. А кому какое дело, как живем? Чай, не краденое, а свое…»