Старый дом
Шрифт:
Он ни за что, ни за что бы в мире не решился никому признаться в этом. Никто не должен знать, что она для него и как он желает ее видеть…
Он надеялся, что ему удастся ускользнуть незаметно из сада. Он знал одно место, где, взобравшись на дерево, можно перелезть через высокий забор. Ведь он отлично умеет лазить. Да, он решительно готов был на вторичное бегство; он забыл все нравственные вопросы и соображения в виду той мучительной, томящей потребности хоть раз еще увидеть Нину, которая его охватила. Но за ним следили. Англичанин
Наконец Борис не выдержал. Оставаться далее без известий о Нине он был не в состоянии. Быть может, она заболела, простудившись в ту ночь. Быть может, ее уже нет на свете! И вдруг он решился на то, что до сих пор казалось ему невозможным. Он сознал, что наделал ужасных, непоправимых глупостей, что ему давным-давно следовало решиться, и тогда бы не было этих мучений… Он пошел к отцу и, хотя краснея и бледнея, но все же твердо попросил у него позволения в сопровождении гувернера и кого-нибудь из прислуги пройтись по городу.
— Я должен навестить француженку и узнать, что сталось с девочкой…
— Пустяки! — сказал Сергей Борисович. — Если хочешь, расскажи, где это, — и я пошлю кого-нибудь.
— Нет, нет, я сам должен их видеть!
Он начал убеждать, начал доказывать, что ведь ничего не может с ним случиться, если он пойдет с прислугой.
— Ну, пусть трое, четверо идут со мной — только пустите! Я чувствую, что мне нужно освежиться. Папа, милый, пожалуйста, не откажите мне!..
Сергей Борисович задумался.
Когда сын говорил с ним таким тоном, когда он его так упрашивал и глядел на него такими глазами, как в эту минуту, он никогда не мог долго выдержать.
— Послушай, — сказал он, — если тебе уж так этого хочется — хорошо — я исполню твое желание, только с тем уговором, чтобы ты беспрекословно меня послушался… Хорошо, сделай прогулку, зайди в тот дом, где эта девочка, и узнай, что с нею… Но к француженке не заглядывай — это совсем лишнее. Я могу тебя на ее счет успокоить. Ты знаешь, что я исполнил то, о чем ты просил меня относительно нее, и генерал Брошар сказал мне, что она вне всякой возможности нового нападения, весела и довольна. Если ты даешь мне слово, что не будешь порываться к ней, — то хорошо, ступай.
Борис едва мог скрыть охватившую его радость. Он, конечно, дал слово отцу не заходить к француженке. Он вовсе позабыл о ней и тут себя упрекнул в этом. Но вот она устроена, и Бог с нею… Не она, не она нужна ему!
— Позови ко мне мистера Томсона, — сказал Сергей Борисович…
Не далее как через четверть часа Борис, в сопровождении гувернера и трех рослых, сильных лакеев, вышел из дома. Его свита едва за ним поспевала. Он почти бежал по знакомой, хорошо намеченной им заранее дороге. Вот он у цели. Дом невредим, стоит на том же месте. Все как было в то памятное утро. Сердце Бориса шибко забилось.
— Подождите меня здесь, — сказал он гувернеру. — Ведь нельзя же нам всем войти.
—
— Нет, нет!..
Он был уже во дворе, он стремительно подбежал к крылечку, а на крылечке том, будто поджидая его, стоит Матрена Степановна.
— Здравствуйте, Матрена Степановна! — радостно и в то же время тревожно крикнул он.
Она всмотрелась.
— Ах, это вы, сударь! Милости прошу, войдите! Только вы опоздали, маленькая-то барышня вчера уехала.
— Как уехала?! Куда уехала? — растерянно говорил Борис.
У него и руки опустились, сердце почти перестало биться.
— Да, уехала маленькая барышня. Все вас поджидала, хотела проститься с вами.
— Куда же уехала? Разве теперь можно уехать?! Кто же теперь уезжает? Где она?
— А видите: ее дядя за нею приехал, братец ее маменьки покойной. На другой же день по приезде выхлопотал пропуск и увез ее с няней в деревню.
— Что же это такое, — прошептал Борис в отчаянии, — значит, я ее не увижу?!.
— Да уж теперь трудно увидать. Только, батюшка, как знать, гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойтись может… А Ниночка как вас тоже желала видеть, даже плакала… добрая она, хорошая барышня. Так в эти дни мы ее полюбили и господа… Да, что же это я запамятовала совсем, ведь она вам записочку оставила. Маленькая такая барышня, а и читать и писать как хорошо умеет, — разумная. Да войдите, сударь! Я вам записочку дам, а то вот к господам пройдите. Может, они вам еще что-нибудь скажут.
— Нет, Матрена Степановна, мне некогда, меня ждут, — проговорил Борис, едва владея собою. — Я ведь только узнать, что с нею, боялся, не заболела ли… А записочку вы мне дайте.
— Сейчас, батюшка, сейчас!
Она ушла в свою комнатку и через минуту вернулась с записочкой.
Борис положил записочку в карман, распростился со старухой и вышел на улицу…
— Вот это хорошо, — сказал англичанин, — что вы так скоро. Что же, теперь обратно домой?
— Да, домой, конечно! — ответил Борис.
— Отчего у вас такой печальный вид, разве что-нибудь нехорошее с этим ребенком?
— Нет, ничего, все благополучно!
И Борис опять спешил, спешил, почти бежал. Он должен был скорее в уединении прочесть эту маленькую записку, которую сжимал в своем кармане, будто боясь, чтобы кто-нибудь ее не отнял. Вернувшись домой, он заперся в своей комнате, развернул бумажку. Карандашом, крупным детским почерком и с ошибками было написано:
«Ты не пришел, Борис, а я должна ехать. Дядя меня увозит. Я очень, очень хочу проститься с тобою, только ждать нельзя. Я буду всегда о тебе думать. Когда я тебя увижу? Я беру твой плащ на память о тебе. Няня говорит, чтобы я непременно оставила, но я не хочу, ни за что не оставлю. Я его буду беречь и отдам тебе, когда ты сам придешь за ним. Приходи, я буду всегда, всегда ждать тебя. Нина».