Старый петух, запеченный в глине
Шрифт:
Короче, я все больше пил и все меньше соблюдал осторожность.
В результате мои сочинения попали на Запад. Некоторые были там опубликованы. А я был уволен с последнего места работы. С полуразрушенной баржи, которую добросовестно охранял.
Дальнейшие события излагаю отрывисто, как бы пунктиром. Мелкое диссидентство. Встречи с перепуганными западными журналистами. Обвинения в притонодержательстве и тунеядстве. (Участковый Баенко говорил мне: "Из твоего дома выбегали полуодетые женщины". Я требовал логики: "Если у меня притон,
Подробности описывать не желаю. Коротко скажу -в тюрьме мне не понравилось. Курить запрещено. Читать запрещено. Питание отвратительное. Спишь на голых досках. Но самое жуткое, что я там испытал, - это было даже не хамство, а публичные физиологические отправления. Железная лохань посреди камеры внушала мне неподдельный ужас. Так выяснилось, что я-интеллигент.
Тюремная обслуга вела себя очень агрессивно. Гораздо агрессивнее, чем в лагере. И даже медики отличались странной жестокостью.
Помню, заболел один мой сокамерник. Мы вызвали фельдшера. Фельдшер спросил:
– Что у тебя болит?
– Живот и голова.
Фельдшер достал из кармана таблетку. Разломил ее пополам:
– Это тебе от живота. А это от головы. И прибавил:
– Да смотри, не перепутай...
Шесть дней меня продержали в камере. Затем вывели на работу. Мне достался гараж Управления милиции на Конюшенной площади. Нужно было вырыть довольно большую яму. Так называемую мойку для автомашин.
В гараж мы с конвоиром явились пешком. Он представил меня трем работягам, которые загорали на листах фанеры. Он сказал:
– Присматривайте за этим декадентом. Конвоир ушел. Сказал, что явится за мной к пяти. Посреди двора лежали тени от церковных куполов.
То и дело мои работяги вставали, переносили фанерные листы на солнце. Я спросил у них:
– Так что мне делать?
Тот, что повыше, откликнулся:
– Закуривай.
И кинул мне пачку "Беломора".
Второй, ухмыльнувшись, сказал:
– Правда, что от работы люди...?
– Что?
– я не расслышал.
– Глохнут!
– заорал он.
Оба долго, радостно посмеивались.
Так прошло около часа. В основном мы курили и беседовали, сидя на досках. Того, что был постарше, звали Генычем. Высокого - Мишаней.
Затем наступил обеденный перерыв. Работяги достали свои бутерброды. Я встал и отошел. Высокий окликнул меня:
– Але! Раздолбай Иваньга! Иди питайся.
И протянул мне куриную ногу.
Это был высокий тощий человек с усами. Кисть его руки была украшена зеленоватой надписью: "Второй раз бью по трупу!"
Его лицо показалось мне знакомым. Да и он как-то странно на меня поглядывал. Затем вдруг поинтересовался:
– Ты в армии служил?
– Естественно.
– В охране?
–
– Не в Устьвымлаге?
– В Устьвымлаге.
– Чинья-Ворык помнишь?
– Ну, допустим.
– А как мы петуха уделали?
Он встал и чопорно представился:
– Потомственный зэка Володин. Кличка - Страхуил. Последняя судимость кража.
– Предпоследняя, - исправил Геныч, - не зарекайся...
Конечно, я все помнил. Память наша - как забор, что возле Щербаковских бань. Чуть ли не каждый старается похабную надпись оставить.
Страхуил между тем возбудился:
– Помнишь, я говорил тебе, начальник: жизнь - она калейдоскоп. Сегодня ты меня охраняешь, завтра я буду в дамках. Сегодня я кайфую, завтра ты мне делаешь примочку.
– Короче, - вмешался Геныч.
– Короче, ты меня за водкой не пустил? А я тебя...
Он выждал паузу и закричал:
– Пускаю! И затем:
– Вот шесть рублей с мелочью. Магазин за троллейбусной остановкой.
Я сказал:
– Ребята, это лишнее. Нас у вахты проверяют.
– Липшее?
– его глаза округлились.
– Знаешь, что лишнее в жизни, начальник? Алименты, хронический трипак и уголовный кодекс... Вот я тебе расскажу историю про одного домушника с Лиговки. Дотягивает он свой четвертной...
– Кончай, - прервал его Геныч, - магазин закроют.
– Сейчас полтретьего.
– А может, у тебя история на пять часов?! Короче, я пошел за водкой. А потом ходил один из работяг. И мы все говорили о жизни. А потом явился конвоир, и его тоже угостили водкой. Он сначала руками замахал:
– Я на службе! А затем говорит:
– Мне-полную. Геныч долкл:
– Сам люблю полненьких. Конвоир опьянел, и я сказал ему:
– Жизнь-калейдоскоп. Сегодня ты начальник, завтра я.
А конвоир вдруг заплакал и говорит:
– Я курсы бульдозеристов чуть не окончил. Отчислен из-за сотрясения мозог...
А потом работяги вызвали такси, и Геныч объяснил шоферу:
– Улица Каляева, шесть. А шофер говорит:
– Куда их, в тюрягу, что ли? Геныч обиделся за нас:
– Не в тюрягу, а в пенитенциарное учреждение, мудила!
И мы с конвоиром всю дорогу пели:
Ты сегодня мне принес
Не букет из алых роз,
Не тюльпаны и не лилии...
Вентилятор гонял по комнате тяжелый запах лука. Кот приподнял голову и медленно ушел. В очередной раз стихла музыка.
Я уже не слушал:
– Едет тот пахан в законе к младшей дочери. Она ему: "Располагайся, батя! Вот тебе диван, места общего
пользования, напротив-красный уголок". Король ей говорит: "Не хочу я ессентуков, раскладушек и вашего общего пользования! Хочу портвейна белого, желательно "Таврического", ясно?!" А шкура в ответ: "Это, мол, лишнее!" Он ей внушает: "Да лишнего-то мне как раз и надо, суки вы позорные!" А девки ни в какую. Знаешь, чем все это кончилось?