Старый причал
Шрифт:
В шашлычную вошли Салман, шофер Керим и Агамейти.
К ним подошел шашлычник:
— Добрый день. Садитесь вот сюда, хорошая баранина есть. Или, хотите, курицу пожарю?
Они сели за стол. Шашлычник принес хлеб, зелень, большую запотевшую бутылку водки, полдюжины пива.
Оживленно разговаривая, Ильяс-киши и Эмин шли по улице. Керим, понаблюдав за ними в окно, вдруг произнес на всю шашлычную:
— Да-а, времена сильно изменились, если отцы так любезничают с игрунами своих дочерей.
Эмин пошел в шашлычную, поздоровался со всеми. Ему никто не ответил. Он с удивлением отметил настороженные взгляды людей, сел за свободный столик и сделал шашлычнику знак, чтобы тот подошел. Шашлычник демонстративно повернулся к нему спиной.
— Странные дела в пашей деревне творятся с недавних пор, — громко сказал, не поворачивая головы, Керим. — Молодчик из Баку на глазах у всех сбивает с пути замужнюю женщину, чем-то, видимо, умаслив ее отца, а придя в шашлычную, требует, чтобы его обслужили в ту же секунду.
Это слышали все.
Эмин посидел, побарабанил пальцами по столу, раздумывая, потом медленно поднялся.
Он подошел, окинул взглядом стол, заставленный едой и выпивкой. Трое повернули к нему головы, смотрели настороженно и выжидающе.
— Вот ты, — обратился Эмин к Кериму. — Я тебя очень прошу таких слов больше не говорить.
— Иди отсюда, щенок, пока я не рассердился, — процедил Керим.
— А ты рассердись, — тоже тихо посоветовал Эмин. — Только сначала на ноги поднимись — ее могу же я сидячего бить.
Тогда Керим, что-то хрипло вскрикнув, вскочил и кинулся на Эмиеа.
Эмин ушел корпусом чуть влево и прямым правым наискосок встретил Керима в челюсть. Тот рухнул, боком медленно перевалился на спину.
Вскочил Агамейти. С маху наткнулся животом на стремительно выброшенную навстречу ногу Эмина и, застонав, согнулся вдвое.
Салман не шелохнулся, спокойно наблюдая всю сцену.
Тишина в шашлычной стояла мертвая. Выходя, Эмин сказал Салману:
— Напомни им потом о моей просьбе. И сам не забудь, ладно?
Едва убрали со старых полей овощи и табак, работа развернулась вовсю.
Ежедневно приезжали десятки машин с платформами, груженными железобетонными стойками для подъема лозы на шпалеры.
Сгружали мешки с удобрениями. На полях дотемна трудилась техника. Несколько раз приезжал корреспондент из районной газеты, фотографировал людей за работой, брал интервью…
Однажды к нему подошел Ибрагим.
— Слушай, парень, зря ты раздуваешь в газете вот это все, — он повел рукой кругом. — Мы еще наплачемся с этими полями. Не отсюда начинать надо было…
— Знаете, уважаемый, в постановлении о винограде как раз и сказано, что, принимая решение засаживать новые земли, в каждом конкретном случае нужно исходить из местных условий и возможностей. Вы сами должны были решать, где сажать. Что же
— Мы-то отстаивали, да одной рукой в ладоши не захлопаешь, — вздохнул Ибрагим.
О сухой, изрезанной трещинами целине за селом снова все забыли. Здесь шустрили ящерицы, ветер с реки срывал и гонял клубки сухой колючки…
И вновь шагал по этой мертвой земле Ильяс-киши, разминал комки земли, о чем-то сам с собой разговаривал…
Когда Ильяс-киши вошел в кабинет Омароглу, тот разговаривал по телефону:
— Да-да, получили все, получили, говорю! А когда бы я успел разгрузить — людей не хватает! — Он выслушал собеседника на том конце провода, обиженно воскликнул: — Да люди и так от зари до зари работают, что ж им, вообще не спать? А? Ладно, стараемся, стараемся… — Он бросил трубку.
— Что, сынок, директиву выполняешь? — негромко и с улыбкой спросил Ильяс-киши с порога. — А где же ты людей возьмешь следующей весной, когда сразу па двух тысячах гектаров виноградники придется обрабатывать?
— А ты вроде бы радуешься, что трудно, а? — зло сощурился Омароглу.
— Не болтан глупости! — строго сказал Ильяс-киши. — А про сухие земли опять на сто лет забыли, так?
— Ты же знаешь, поливать их по-прежнему нечем. Но я обещаю, что мы займемся ими, как только пройдет горячка.
— Насосную мы все-таки поставим, председатель. А горячка, боюсь, пе скоро пройдет, она только начинается. Ты прошлый раз так и не ответил, чем люди жить будут целых четыре года. А ведь они бедствовать будут, сынок. Конечно, прокормятся, и к трудностям крестьянин с детства привычный. Но зачем их самим создавать, эти трудности? Через четыре года мы бы получили деньги с дикой земли и спокойно перешли бы на старые земли.
— Думаешь, я не понимаю, что ты прав? — негромко сказал, помолчав, Омароглу. — Но видишь, как все закрутилось. Попробуй останови — сомнут. Если тебе легче от этого, думай, что я трус. — Председатель снова помолчал, вздохнул: — И насосную вы не построите: ко мне приходили вчера Керим и Агамейти, ты знаешь, по какому поводу. Сказали, или пусть механик уезжает из села, или в суд подадим за избиение. И народ в селе мутят против Эмина…
Зазвонил телефон. Омароглу поднял трубку, и Ильяс-киши вышел из кабинета.
Эмин складывал вещи в два чемодана: в один — книги, в другой — одежду. Он свернул рубашку, уложил в чемодан, хотел закрыть крышку и тут заметил висевшую на степе подкову — подарок Халиды. Снял подкову с гвоздя, поглядел, положил се поверх рубашки.
В дверь постучали. В комнату робко ступила Амина.
— Здравствуй, Эмин. — И сразу осеклась: — Ты… ты куда-нибудь уезжаешь?
— Здравствуй, Амина. Уезжаю. Наверное, совсем, — просто ответил он.
Она опустила голову, помолчав, сказала: