Стать человеком
Шрифт:
— Послушай, Пири, согласиться на это — значит признаться в том, что я человек непорядочный. До сих пор я довольно часто подчинялся тебе, однако с сегодняшнего дня этому раз и навсегда будет положен конец. Я не уеду отсюда даже в том случае, если узнаю, что меня хотят привлечь к суду. Я, правда, не знаю, как дорого мне придется платить за мою деятельность, но от ответственности увиливать не собираюсь. Из Венгрии мы не уедем никуда!
Два дня между отцом и матерью продолжалась словесная перепалка, Я своим детским умом мало
Как-то к отцу зашел писатель Михай Хунядфалви. Беседовали они довольно долго, Хунядфалви, как выяснилось, явился по поручению группы писателей, которые хотели, чтобы отец подписал какое-то заявление, в котором они клеймили режим Матьяша Ракоши.
— Сейчас это очень важно, Геза, особенно если вспомнить о перспективах на будущее.
— Меня не интересует ваше будущее, — отрезал отец. — И подписывать я ничего не стану.
— Тогда хотя бы заяви, что требования народа должны быть удовлетворены.
— Ничего я не буду заявлять. Хватит с меня политики! Я сыт ею по горло. Я знаю, что народ всегда прав, но оплевывать самого себя не собираюсь. Да никто и не поверит моему заявлению, все решат, что я просто-напросто спасаю собственную шкуру.
— Но мы поддержим тебя, — попытался оказать на отца давление Хунядфалви. — Ты ведь понимаешь, что все зависит от формулировок. Нам, писателям, народ верит и потому пойдет за нами.
Отец встал и нервно заходил взад-вперед по кабинету, похрустывая пальцами.
— Михай абсолютно прав, — тихо заговорила мама. — Все хорошо понимают, как непросто было выступать против прежнего режима, тебя бы в два счета бросили за решетку. В качестве примера можешь сослаться на своего брата... Пойми, необходимо действовать...
Отец неожиданно остановился и, повернувшись к Михаю и маме, спросил:
— Уж не собираетесь ли вы выставить меня напоказ как эталон обездоленности? Помнится, при прежнем режиме мне предоставили виллу, машину, я получал всевозможные премии, пользовался всевозможными привилегиями, а ты почти всегда находился рядом со мной и расхваливал на все лады. А теперь ты хочешь, чтобы я вышел к народу, бил себя в грудь и разыгрывал из себя этакого несчастненького, которого преследовали при прежнем режиме?!
Вскоре Хунядфалви ушел, так ничего и не добившись, а мама разразилась рыданиями. Я же не знал, кто из них прав, кто виноват, и только удивлялся...
В тот же вечер кто-то позвонил отцу и настойчиво посоветовал перебраться вместе с семьею в Чехословакию, потому что в Венгрии начался самый настоящий контрреволюционный мятеж. Бандиты и террористы уже бесчинствовали по всей столице, убивали коммунистов, разрушали здания райкомов. Мама умоляла отца согласиться на отъезд, но он остался непреклонен.
А после ужина к нам заявился дядюшка Кальман с каким-то незнакомым мужчиной. Оба были вооружены пистолетами и ручными гранатами.
—
— Куда?
— Громить контрреволюционные банды.
— Контрреволюционные? — удивился отец. — О какой контрреволюции ты говоришь? Ты, кого невинного бросили в тюрьму?! Уж не сошел ли ты с ума? Это не контрреволюция, Кальман, а волеизъявление народа.
При этих словах дядюшка Кальман побагровел так, что я испугался, как бы его не хватил удар.
— Какой же дрянью ты стал! В кого ты превратился? — набросился он на отца. — Когда нас, коммунистов, в годы культа личности шельмовали и бросали за решетку, вы и тогда, где надо и не надо, выступали от имени народа. И сейчас вы пытаетесь ссылаться на народ...
— Ты меня не учи! — одернул его отец. — Я лучше тебя знаю, что происходит у нас в стране. Нельзя идти вопреки воле народа. Уходи-ка лучше подобру-поздорову...
Тут я вообще перестал что-либо понимать. Чего же, собственно, хочет отец? Сначала он выгнал из дома Хунядфалви, теперь — дядюшку Кальмана. И чего они только не наговорили друг другу! Мама начала было успокаивать их, но они, не обращая внимания на ее увещевания, орали так, что в окнах дрожали стекла, В конце концов дядюшка Кальман ушел, бросив напоследок, что отца надо судить и наказать.
Я вернулся в свою комнату и стал размышлять. Только теперь до меня дошло, что в течение четырех лет дядюшка Кальман был вовсе не за границей, а сидел в тюрьме. Это открытие настолько ошеломило меня, что я не знал, что и думать.
«Как же ни в чем не повинный человек мог попасть в тюрьму? — пытался понять я. — А как папа мог допустить, чтобы дядюшку Кальмана бросили за решетку?.. Я бы лично убил всякого, кто захотел бы обидеть Жоку. И еще непонятно, почему взрослые врали нам, что дядюшка Кальман уехал за границу...»
Всего этого я в свои двенадцать лет понять никак не мог, а самое главное, в моей мальчишеской голове не укладывалось, почему же дядюшка Кальман, сидевший в тюрьме, сражается на стороне тех, кто засадил его туда...
На рассвете мы проснулись от настойчивого звонка. Проснулись и сразу поняли, что звонят не в калитку, а прямо во входную дверь. Значит, кто-то, минуя калитку, пробрался к нам во двор? Мы собрались в гостиной, где горел свет. Отец сжимал руки в кулаки, он ужасно побледнел, волосы седыми мокрыми прядями свисали на лоб.
Откуда-то издалека доносились звуки стрельбы и собачий лай. А звонок все заливался и заливался. Потом кто-то, видимо с отчаяния, начал бить ногами в дубовую дверь.
— Я же говорила тебе, — тихо укорила мама.
До сих пор не знаю, что думал в те мгновения отец. Он только посмотрел на маму и спокойно сказал:
— От судьбы не уйдешь. Стойте здесь. — Глубоко вздохнув, он набросил на плечи халат и, миновав холл, вышел в прихожую.
— Кто там? — спросил отец.