Стать писателем пьес. Мастер-класс

Злотников Семен Исаакович

Шестой палец на Артемовых конечностях завораживал и проливал свет на, казалось, необыкновенные умения нашего вождя.

К примеру, он дрался исключительно ногами. То есть, вообще не пуская в ход руки (как будто берег для чего-то другого!). Молниеносно и точно в прыжке доставал своей босой «шестерней» ухо или подбородок рослого противника. Брюс Ли еще не родился, или ходил под столом, а наш Шестипалый уже демонстрировал чудеса «ножного боя».

Или, еще из разряда непостижимого.

При вступлении в банду полагалось произнести клятву и скрепить ее кровью. Расковыряв до крови, как помнится, наши ладоши гвоздем, мы с Артемом сомкнули их накрепко, после чего я трижды торжественно пролепетал: «гадом буду, если продам!».

«Гадом будешь, если продашь!» – трижды же следом за мной повторил Шестипалый. Самое, впрочем, невероятное случилось,

когда он меня отпустил: постепенно, помалу порезы на наших руках затянулись…

Увы, я был мал и, должно быть, взволнован обрядом посвящения в бандиты, и не догадался расспросить, как ему это все удается. А потом Артема не стало и спрашивать уже стало некого.

Однажды поутру его обнаружили на могиле отца мертвым, с прибитой к земле полой драгоценной шинели. Причина гибели, как говорили – разрыв сердечной мышцы. Должно быть, почудилось, что его держат и не отпускают…

Потом все гадали, чего его за полночь вдруг понесло на кладбище? И зачем было колышки вдруг забивать?

Мало кто знал (кроме нас, его маленьких бандитов), что он там бывал всякий день и всегда оставлял: папиросы, самсу или персик, пучок свежей зелени, лепешку или палочку шашлыка. А бывало – что камень или древесный приколыш. Вроде знака отцу, что он приходил…

Спустя тысячу лет память мне возвратила всего-то крохотный эпизод из моей жизни. Который сгодился мне вскоре для пьесы «Играют какую-то пьесу».

«Мадам Бовари – это я!» – утверждал Гюстав Флобер.

Мне также понятно, что все персонажи Шекспира – и есть настоящий Шекспир. Как и то, что во всех типажах Достоевского или Толстого присутствуют их ипостаси…

3. Зачем писать пьесы – вопрос!

Нам, увы, не дано выбирать: родиться на свет или нет. Родителей, братьев, сестер, времена и в какой части света. Принимаем, как данность. Реальность, с которой придется смириться. Или однажды – восстать…

Разбираясь с собой, пытаюсь осмыслить врожденную тягу мою к перемене мест (по сути, судьбы!). То ли, будучи маленьким, бегал из дому (при том, что в семье почитался любимым дитя!); что ни год, менял школы; потом профессии; потом города; потом страны. На работах подолгу не задерживался и без сожаления оставлял уютные гнезда…

Любой мой побег добавлял мне хлопот и потерь – но я был не властен притормозить или остановиться. Пока не нашел свой театр. Свое письмо. Свой крохотный клочок пространства в этом мире, принадлежащий мне одному. Мою другую жизнь…

То мое состояние растерянности и неприкаянности (периода поисков себя!) однажды нашло свое выражение в монологе Мужчины из триптиха «К вам сумасшедший».

Содержание вкратце: на прием к доктору приходит Мужчина и заявляет, что он не желает долее исполнять назначенное ему от рождения природой.

Мужчина: …Случалось, что вас куда-то везли против воли? Или, может быть, ехали сами незнамо куда и без всякой для вас надобности? Будто исполняя чью-то грубую волю?

Доктор: Я понял, я понял вас, знаете… Ближе садитесь, ближе – понятнее… Вдруг, подумал – все время везут…

Мужчина: А задавались вопросом: сколько еще везти будут? Спрашивали у самого себя, на сколько у вас еще терпения хватит?

Доктор: Если честно, только и делаю, что задаюсь, спрашиваю, спрашиваю и задаюсь. Терпения, знаете, давно уже нет, но я все чего-то спрашиваю, чего-то спрашиваю… Так-так…

Мужчина: Невозможно же так дальше существовать. Все, что было – было не так, как хотелось бы. То есть, опять же, не знаю, как бы мне хотелось, но знаю наверно – что не так.

Доктор: Так-так…

Мужчина: Не так, я сказал, не так!.. (Подскакивает и взволнованно перемещается.)

Доктор с интересом разглядывает пришельца.

Мужчина: …Мне неведомо чувство гармонии – лада с миром – может быть сильнейшее ощущение, для которого и являемся в мир. Все мне не нравится, все раздражает: дневной свет кажется чересчур ярким, режет глаза, ночной – чернотой угнетает, просачивается в душу и томит. Всякое проявление звезд на небе, сколько помню себя, воспринимал, как личное оскорбление и старался наверх не глядеть. Но и внизу ничто не приводит меня в согласие: весна, на мой вкус, недостаточно зелена, а в осени желтизны маловато; зимняя же белизна всегда доводит меня до изнеможения. Или чередование времен года в той, а не в иной последовательности, течение рек в ту, а не в сторону противоположную, или хотя бы наискось,

или по кругу – не так!.. Четыре стены жилища, навязанные мне от рождения, нагоняют тоску – суета! Жены, дети, жены – зачем, навалились, места живого нет!.. И ведь каждая, каждый стремится подчеркнуть свою правоту, мою несостоятельность – тем самым унизить, оскорбить… По натуре я человек терпеливый – терплю, но вдруг подступает момент… Я срываюсь, бунтую, бегу, куда глаза глядят, долго болею, постепенно прихожу в себя… Ну, не умею я зарабатывать деньги! Или что-то поделать руками… Господи, когда перегорает лампочка, мне проще самому вспыхнуть и сгореть, чем ее поменять… Вечная неудовлетворенность собой делает меня невыносимым и для других… Не могу, не желаю я пить с ними, выслушивать горький, горячечный бред, кто кого и по сколько раз… Кивать, ухмыляться, поддакивать, сопереживать пошлости… Я знаю, что это моя беда, мое горе, но что же мне делать, если общение с мне подобными – в тягость мне?.. Так было всегда. Хотя в детстве спасала надежда, что разлад наш временный и оттого лишь, что я маленький, а они – большие… Надеялся, может быть, есть некая Тайна, единящая взрослых, этих загадочных существ… Ах, как же мне хотелось, чтобы они, эти существа, и в самом деле были странными и загадочными… Мечтал об одном: поскорее вырасти, чтобы, наконец, постичь ее, эту Тайну… Но постичь – как постичь?.. Вырос и вдруг оказалось, что Тайны-то – нет?.. И тысяча тысяч связей, ненужных мне, лишних, чужих опутали меня и душат, душат!.. Или раздирают-растаскивают по углам и глодают, глодают!.. А я, как бы со стороны – и всегда умудряюсь зависнуть над собой как бы со стороны – разглядываю себя разъятого, без смысла, значения и надежды снова стать мною… Я слышу и помню только одно: ты же мужчина – значит, ты должен! Должен? Кому?.. Мне говорят, я природой назначен. Что? Я назначен? Но что я могу?.. Разве я могу говорить резко и внятно, что думаю? Или поступать, как считаю нужным? Да нет же, я не могу!.. Или разве есть в целом свете хоть что-то, что зависит от меня? Именно от меня?.. Может, погода на завтра? Или будущий урожай? Или – будем дружить с марсианами или нет? Расписание трамвая, везущего меня на работу? Да хотя бы мое – мое личное право смотреть с надеждой в завтрашний день?.. В какой же это? Я в сегодняшнем запутался, я в сегодняшнем себя не нахожу…

По себе знаю, сколь невыносимо ощущение бесцельно проживаемой жизни. Тотальное, пусть бессознательное, недовольство собой раньше-позже приводит кого-то в психушку, а кого-то – к перу.

Найти себя в творчестве и означает – восстать. На ходу соскочить с поезда, летящего в известном направлении. Изменить судьбу. Обнаружить себя.

Пусть мне скажут, что в жизни важнее?

Озирая пройденное, кажется, начинаю понимать логику своего восхождения. (Не мне судить, куда я взобрался; какие-то пьесы полвека играют в разных странах и на разных языках. Куда-то добрался!) В моем случае трудно помыслить о даре писателя, данном мне от рождения (впрочем – кто его знает!). В любом случае, факт – девятнадцати лет от роду я впервые взял в руки перо и в муках состряпал убогое стихотворение (страшно вспомнить слова!). Невзирая на все уговоры знающих людей «оставить это дело и не позориться», я продолжал упрямо «взбивать молоко» и все глубже увязал в новой для меня реальности. В которой, наконец – я это с восторгом почувствовал! – все зависело только от меня самого. Обещанные тернистость пути и недостижимость цели меня, как ни странно, только заводили. Что называется, вкусил от запретного плода и был изгнан из рая (бывшем для меня адом!).

Спустя всего-то тринадцать лет (неустанных поисков «своей пьесы»!) у меня состоялась первая в жизни премьера…

Вспомнить гениев от колыбели – Моцарта, Пушкина, Рабиндраната Тагора. С рождения знавших, как быть и что делать. Творец их избавил от мук поисков другой жизни. Подобному мне homo sapiens, с неясными исходными данными и неутолимой страстью к обретению себя истинного, могу пожелать: не робеть! Как найдете себя – так Театр вас найдет. Даже не сомневайтесь!

За полвека писания пьес я был: Прометеем, прикованным к скале, пророком, спасающим человечество, учителем этики, тренером по гандболу, уличным музыкантом, художником, горьким пьяницей, насильником, шлюхой, гадалкой, бездарной актрисой, сластолюбцем, прекрасной вдовой, множеством женщин и мужчин, чувственно пережил побег Льва Толстого из Ясной Поляны и непереносимые муки библейского Авраама, приносящего в жертву своего единственного сына…