Статьи и речи
Шрифт:
Мальчик приходил к нему обедать ровно семь лет. Мальчик этот был Коджерс, и мало кому известно, что семья мистера Флэма до сих пор с гордостью поддерживает эту традицию.
Мне кажется, что за последнее время у нас произошел или происходит целый ряд разного рода незначительных и мало кому известных событий, которые, если и становятся известны, вряд ли могут вызвать всеобщее одобрение. Я перечислю некоторые из них, поскольку сейчас еще каникулы и большинство из нас располагает досугом, чтобы предаться сплетням.
Мало кому известно, что сейчас, в 1854 году, английская нация представляет собою скопище пропойц, еще более лишенных человеческого облика, чем русские бояре времен Петра Великого.
Мало кому известно, что это считается проявлением национального характера. Мало кому известно, что толпа наших сограждан, направляющаяся на выставку в Сиденхэме, считает своим долгом, лишившись вдруг разума, трудолюбия, самоуважения, самоотверженности
Мало кому известно, мне кажется, что "Путь паломника" и "Векфильдский священник" являются наименее популярными книгами в Англии. И вдруг я слышу, что один из нынешних американских министров (прекрасно знающий Англию) сообщает эту удивительную новость на заседании, состоявшемся недавно в Фишменгерс-Холл. Мало кому известно, вероятно, что, высказывая свои мысли относительно образования своих сограждан, его превосходительство отметил, что эти две книги можно найти в каждой хижине в Соединенных Штатах, тогда как "в Англии эти величайшие творения искусства сравнительно мало популярны", то есть попросту мало кому известны. Что касается наших государственных учреждений, то мало кому известно и, я думаю, мало кто поверил бы, если бы кто-нибудь, предположим, какой-нибудь французский писатель, написал, что английское правосудие позволяет лицу, имеющему самое непосредственное отношение к рассматриваемому делу, дважды назвать адвоката противной стороны "хулиганом" во время открытого заседания суда чуть не под самым носом у судьи, чего тот не мог не слышать. Мало кому известно, что подобный случай произошел в июле сего года и что все сделали вид, будто их это ни в коей мере не касается.
Мало кому известно, что народ не имеет никакого отношения к некоему солидному клубу, который собирается по средам в Вестминстере, и что клуб этот не имеет никакого отношения к народу. Вследствие какой-то нелепой случайности, члены этого клуба избираются людьми совершенно ему чуждыми, и все, что делается и говорится в клубе, делается и говорится членами клуба для собственного удовольствия или собственной выгоды, а вовсе не потому, что они руководствуются соображениями блага своих избирателей. Почитайте протоколы заседаний клуба. В январе правая рука заявила, что левая рука оклеветала некую "известную личность", а левая рука сказала, что клевету распространяла правая рука. В феврале мистер Котел выдвинул обвинение против мистера Горшка *, и мистер Горшок потребовал, чтобы члены клуба проследили всю жизнь его превосходительства шаг за шагом от самой колыбели. В июне мистер А высказал скромное предположение, что мистер Б "невиданно наглый отступник"; в дело вмешался мистер В, хотя его это касалось меньше всего, и все буквы алфавита немедленно рассорились. В августе министр внутренних дел обвинил своего коллегу министра финансов в том, что тот болтает "явную чепуху". В том же месяце парламент был распущен на каникулы.
И все время несмолкаемый гул голосов, повторяющих: "Что я сказал? Что вы сказали? Что он сказал? Я скажу, вы не скажете, я говорил, вы не говорили, я не хочу, вы не имеете права", - но никто никогда не спросил: "А что говорят они!" (то есть горстка людей, которые не являются членами клуба).
Вероятно, мало кому известно, куда может завести члена клуба, о котором я рассказываю, желание вызвать аплодисменты или смех. У меня есть основания предполагать, что мало кому известно (ибо я не заметил, чтобы случай этот вызвал справедливое негодование), как далеко зашел один из них недавно. Вот что произошло. На повестке дня стоит вопрос о смещении правления клуба. Я против данного правления. Если хотите, я всегда был против. Не исключено, что моя официальная оппозиция явилась немалым препятствием, значительно затруднившим его деятельность. Я задумал произнести игривую речь и произвести приятное впечатление. Я нахожусь в самом центре столицы мира. Со всех сторон на меня наступает страшная болезнь - бедствие простых людей, которое преследует их за то, что они бедны, голодны и лишены крова, - но мне эта болезнь не страшна, потому что я один из немногих избранных. Она косит моих скромных безымянных соотечественников в далекой Варне, она поднимается из горячих песков Индии и холодных морей России; она свирепствует во Франции, в Неаполе, она душит людей в знойных закоулках Генуи, где я был свидетелем людских страдании, которые должны тронуть ваше сердце, если ему доступно сострадание. Мало того, она уже нашла себе немало жертв в городе, где я произношу
Завтра мою удачную шутку по поводу этого величайшего несчастья - самого страшного бедствия, которому подвержено человечество, - будут повторять те самые газеты, которые сообщат моим достопочтенным друзьям из клуба полученные по телеграфу известия, что в Плимут возвращается военное судно и везет микроб этой самой холеры на борту. Но что мне за дело до всех этих пустяков? Я хотел вызвать смех и вызвал его. Чтобы я стал слушать рассказы об агонии и смерти моих братьев! Разве я не лорд и не член парламента?
Хотел бы я знать, многим ли известно, что подобный непристойный инцидент действительно имел место? Слышало ли об этом, например, население Тотнеса? Услышит ли оно вообще когда-нибудь об этом и узнаем ли мы, что этот факт стал ему известен?
Мало кому известно, что в нашем законодательстве появилась совершенно новая тенденция, которая с каждым днем получает все более широкое и полное признание. Я говорю об исполненной глубочайшей мудрости тенденции издавать законы, проявляя неустанную заботу о благе худших членов общества и почти совершенно забывая о лучших. Под давлением просвещенных умов вопрос о том, "каковы нужды и права скромного ремесленника и его семьи", всегда уступает место вопросу о нуждах и правах отпетого бродяги, пьяницы или преступника. Как будто можно говорить о правах подонков человечества. Разве это разумно и справедливо, что тень галер или Ньюгетской тюрьмы омрачает с декабря по декабрь домашний очаг простого, честного, трудолюбивого Джоба Смита?
И тем не менее, что бы Джоб ни делал, он всю свою жизнь страдает от подозрений в злостном хулиганстве, в котором его можно обвинить с таким же основанием, как и в том, что в жилах его течет королевская кровь.
Шесть дней недели Джоба отданы тяжелому, однообразному, изнурительному труду. На седьмой день Джоб, его жена и дети, может быть, хотят погулять в парке, полюбоваться картиной, цветами, дикими зверями или даже огромной игрушкой, сделанной в подражание одному из чудес света. Большинство склонно думать, что Джоб поступает вполне разумно. Но тут появляется Британия и с воплями начинает рвать у себя на голове волосы: "Никогда! Никогда! Вы видите Слоггинса с разбитым носом, с синяком под глазом и с бульдогом? Слоггинс уничтожит все, что доставляет Джобу Смиту радость. Поэтому Джоб Смит не должен радоваться!" И Джоб Смит опять целый день сидит дома в гнетущей обстановке, усталый и расстроенный, или проводит все воскресенье, стоя у забора.
Мало кому известно, что этот ненавистный Слоггинс - злой гений Джоба, преследующий его всю жизнь. Никогда у Джоба не было в доме маленького бочонка пива или бутылки спиртного. Все, что когда-нибудь приходилось пить ему и его жене, покупалось в самых небольших количествах в пивной. Как ни трудно джентльменам из Вестминстерского клуба представить себе подобного рода существование, Джоб ведет его уже долгие годы, и он знает несравненно лучше, чем весь клуб, когда ему нужно выпить "кружку пива" и как лучше и удобнее это сделать. Но против жизненного опыта Джоба восстает Британия и, преисполнившись к нему нежности, испускает вопли, терзая свои волосы: "А Слоггинс! Слоггинс с разбитым носом, подбитым глазом и бульдогом! Ведь он погибнет (как будто он и так давным-давно уже не погиб!), если Джоб Смит станет пить пиво, когда ему хочется". И Джоб, безмерно дивясь, пьет пиво тогда, когда, по мнению Британии, это удобно для Слоггинса.
Но изумление его достигает предела, когда, получив напечатанное огромными буквами приглашение прийти послушать евангелиста ораторского красноречия или апостола чистоты нравов (я заметил, что ораторы в подобных приглашениях именуются в достаточной степени громкими, чтобы не сказать смелыми, титулами), он подходит к открытой двери и видит на возвышении громко взывающего к нему субъекта: "Взгляните на меня! Я тоже был Слоггинсом! Я тоже ходил с разбитым носом, подбитым глазом и с бульдогом. Глядите же хорошенько! Выпрямился мой нос, здоров мой глаз, сдох мой бульдог. Я, бывший раньше Слоггинсом, а теперь ставший евангелистом (или апостолом, смотря по обстоятельствам), громко взываю среди пустыни к тебе, Джоб Смит, ибо я был Слоггинсом, а стал святым, и поэтому ты, Джоб Смит (никогда не бывший Слоггинсом и не имевший с ним ничего общего), должен, повинуясь закону, принять то, что принимаю Я, отречься от того, от чего отрекся Я, стать Моим образом и подобием и следовать за Мной". И мало кому известно, что бедный Джоб, которого бог наградил умом, достаточным, чтобы понять, что самое лучшее и самое похвальное для него - держаться подальше от этого вездесущего Слоггинса, - так никогда и не сможет постичь, какое же все это имеет отношение к нему, потому что он не только никогда не имел ничего общего со Слоггинсом, но питал к нему ненависть и отвращение.