Статьи из еженедельника «Профиль»
Шрифт:
[Дмитрий Быков:]
— Ваша нынешняя жена намного младше вас?
[Карен Шахназаров:]
— Мне чаще всего кажется, что старше, потому что рассудительнее. На самом деле я не особенно ощущаю собственный возраст. В каком-то смысле я до сих пор тот 17-летний курьер, довольно грустный и неприкаянный, который больше любит наблюдать, нежели участвовать, над многим иронизирует, не хочет во «взрослую» жизнь и умудряется играть в свои отдельные игры.
Вот я и играю — девять фильмов уже. Может, так и получится, и я не превращусь в хозяина положения, буду делать, что хочется, и видеть какие-то романтические сны…
№ 28(100), 27
Сергей Юрский: «Спасти Россию может только диктатура»
В конце августа этого года Сергей Юрский негромко, но достойно отмечает свой юбилей — сорок лет на профессиональной сцене (до того еще семь играл на вполне серьезной любительской). К этому юбилею актер, чтец, режиссер, прозаик и вообще любимец отечественной интеллигенции завершил монументальную работу — полную запись «Евгения Онегина» на канале «ТВ-Центр». Шестичасовая картина — беспрецедентный моноспектакль, срежиссированный самим Юрским в павильоне «Мосфильма».
[Сергей Юрский:]
— Инициатива этого фильма исходила от «ТВ-Центра», но пришлась удивительно вовремя. Я и не подумал отказаться, хотя у меня очень много работы сейчас.
Мы трудились полгода. Это большие деньги — костюмы, декорации. Планировалась еще натура, но потом я от нее отказался. Минимум музыки. Задача была снять импровизацию, и я каждую главу вначале записывал начерно, без всякого антуража: просто общий рисунок будущей постановки. Спонтанность здесь всего дороже.
Это третий мой подступ к «Онегину». Сначала я записал его полностью на ленинградском телевидении, но сохранились только первая и вторая главы, остальное смыто. Эти тридцатилетней давности пленки выкупил сегодня тот же «ТВ-Центр». В девяносто втором году я начитал шестую и седьмую главы. Но прочесть «Онегина» целиком и сохранить это — первая такая удача за всю мою жизнь.
[Дмитрий Быков:]
— Вы пошутили как-то, что прежде читали от имени Онегина (или, по крайней мере, как его ровесник), а теперь можете себя представить только в роли дяди самых честных правил…
[Сергей Юрский:]
— Шутка, но в целом, конечно, я свой подход к «Онегину» пересмотрел. От прежних прочтений остались немногочисленные и второстепенные ходы, все остальное придумано заново — интонация, темп… Я вообще стал иначе смотреть на роман. Вот поглядите: у Пушкина масса незаконченных замыслов. Бывало, и четкий план, и перечень глав — но не идет, начал и бросил. «Онегин» же, начатый без четкого плана, наобум, легко, именно в силу этой своей необязательности доведен до конца. Более того, гений Пушкина, некая его сверхличность пристально следит за цельностью текста. Это ведь поразительно — монолитная вещь, писавшаяся семь лет, и каких лет! И я понимаю теперь главный смысл, главный итог «Онегина»: вольное перо и нежесткий замысел.
При отсутствии плана и простейшей фабуле Пушкин здесь остался в наибольшей степени самим собой. Потому что суть, очарование его дара — в ритме. В чередовании меланхолии и веселья, безбожного отрицания и почти девической нежности.
Мне прежде казалось: автор должен отдыхать. Вот он и отдыхает — в четвертой главе, в седьмой, где местами идет просто болтовня. Но это болтовня очень плотная, как я вижу сегодня. Сейчас четвертая — вообще моя любимая глава. Именно благодаря идеально выдержанному ритму, виртуозному переплетению тоски и счастья.
[Дмитрий Быков:]
— Вошли в легенду ваши шутки с осовремениванием Пушкина —
[Сергей Юрский:]
— Самое смешное, что я не помню. Текст «Онегина» помню теперь уже практически с начала до конца, а читаю все равно каждый раз по-разному — иначе к Пушкину лучше не подступаться. Я теперь очень редко выступаю с чтецкими программами, но «Онегина» включаю всегда — по кусочку. Иногда могу схулиганить, почему нет…
[Дмитрий Быков:]
— Многие чтецы вспоминали, что само произнесение вслух пушкинских текстов благотворно влияло на их физическую форму. Радость, бодрость, желание ходить вприпрыжку…
[Сергей Юрский:]
— Не знаю насчет желания ходить вприпрыжку, но одно из главных ощущений при работе над Пушкиным — он не угнетает. Не отвлекает от других работ и помогает в них. Даже в самых трагических текстах Пушкина — легкое дыхание. Вот я ставил только что у японцев для одного замечательного токийского актера драму Ибсена «Йун Габриэль Боркман», очень редко идущую на сцене и страшно тяжелую. Вот эта вещь давит просто физически. А скажем, Ионеско — опять-таки даже трагический, гротескный, — это полет и радость, и наши «Стулья», где мы играем вместе с женой, идут в «Школе современной пьесы» пятый сезон. Так что все индивидуально…
У меня вообще сейчас вдруг появилось желание смешить. Не потому, что все вокруг плохо и я хочу кого-то утешить. А просто напало настроение сделать смешной спектакль. Буду ставить молодого Петра Вацетиса, современную комедию, которую долго искал: не пишут сегодня смешных комедий. Я даже сам попробовал: напечатают, посмотрим, что получилось. И рассказы пишу в последнее время смешные — вот в «Знамени» выходят «Сеюки», выдуманная такая история. «Сеюки» — название фирмы. Все хватаются за бока. Может, это как раз Пушкин повлиял?
[Дмитрий Быков:]
— А предстоящий пушкинский юбилей не вызывает у вас заблаговременной оскомины? Наверняка будут торжества в лужковском духе, с гуляниями и завываниями стихов. И разговоры о Пушкине — националисте, имперце, друге царя…
[Сергей Юрский:]
— Оскомина по случаю праздника началась у меня за три года до праздника. Я еще тогда в Михайловском сказал: конечно, маршальскую звезду Пушкину к двухсотлетию могут и не дать, но генеральские погоны дадут точно. И, конечно, будут тащить его в разные стороны: человек имперского сознания — и он же вольнодумец и любитель свобод; безбожник — и пламенно верующий; друг царя и друг детей… Причем почти наверняка будут всячески забывать, что он друг декабристов (каковым он действительно был): на декабристов, по-моему, вообще наложено табу — чтобы опыт восстания никого не соблазнял, что ли? Никакого отношения ко всем этим опошлениям и огосударствлениям Пушкина я не имею и иметь не хочу.
Я никого не надеюсь переубедить уже давно. Только что видел по телевизору юного фашиста (и, увы, вижу их не только по телевизору). Он много разглагольствует о русском, о родном, но сам признается, что Пушкин ему не нужен, это для него не то. И у меня нет никакой надежды переубедить его посредством Пушкина — чтобы он, не дай Бог, потрясенно открыл рот и воскликнул: «Хайль Онегин!» Нет. Я прочел «Онегина» не для того, чтобы влиять на умы или участвовать в юбилейных перетягиваниях поэта. Я сделал это, как скифы ставят в степи каменную бабу. Века идут — а она стоит. Обозначая: здесь курган, здесь была жизнь.