Статьи из газеты «Известия»
Шрифт:
Почему так вышло — можно спорить: может быть, если профессия не кормит, то она и не престижна. А может быть, люди сегодня настолько привыкли к прагматизму (который лучше всего сочетается с готтентотской версией патриотизма), что им неинтересны истории про других людей. Им подавай конкретные указания, как варить суп или стать миллионером (лучше покупать обе книги сразу: не выйдет миллионером — так хоть суп!).
Наконец, напрашивается еще одна версия, на которой я бы и сосредоточился как на самой верной: остальные поверхностны, ибо все упомянутые обстоятельства присутствуют и в западном мире, однако ниша писателя там цела. А у нас — нет. Так вот: писатель нужен там, где общество намерено заглядывать в себя. А у нас оно не намерено, более того — полагает это задание скучным и вредным. Поэтому на ярмарке столько советов, биографий выдающихся шоуменов и детективных «проектов» вроде акунинского «Квеста», демонстрирующих полное исчезновение даже той начетнической цитатности, которой славились «Азазель» и «Коронация».
Ведь что такое, товарищи, писатель и зачем он нужен в обществе?
Он
Между тем нормальное, правильное писательство как раз и предусматривает некую дистанцированность от наших с вами скучных дел; известную отдельность, усадебность, охотничество — не зря любимой авторской маской в русской литературе была помещичья или охотничья. Он ходит по своим болотинам и лугам, постреливает, поглядывает, у него много свободного времени, чтобы думать, — потом возвращается домой и что-то такое пишет, надуманное в этих самых болотинах. Потому что лицом к лицу лица не увидать. Он праздный сын гармонии, потому что только праздность освобождает ум для высоких размышлений; он не суетится в столицах, потому что лишь на расстоянии видны интенции и тенденции. Собственно, именно праздность была существенной особенностью русского — да и любого другого большого писателя: вообразите вы Фаулза или даже здравствующего Макьюена за повседневной работой! Лекцию прочесть, как Корагессан Бойл, — пожалуйста; но шоуменствовать? готовить? бороздить океаны?.. Писатели — небольшой отряд тунеядцев, специально выделяемых обществом (и взятых им на содержание!) для портретирования текущей реальности. Портретист, который одной рукой пишет маслом, а другой играет на фоно, — плохо играет и того хуже рисует; а если он это успешно совмещает, как большинство сегодняшних русских профессиональных литераторов, то тексты его еще могут быть читабельны, а вот личность деформируется непоправимо, сужу по себе.
На ХХI книжной выставке-ярмарке, вольготно раскинувшейся в двух павильонах ВВЦ, нет ни одного книжного шедевра. Вчувствуйтесь — ни одного! Полиграфические — есть; журналистских — навалом; но книги, о которой бы говорили и спорили, в которой увидели бы истинный образ нашего времени, — нет. Может, она и затерялась где-то среди громких презентаций и кто-нибудь ее даже купил, — но сомневаюсь: почти все, что я успел осмотреть и приобрести, оказывается на поверку либо дурно переваренным западным образцом, либо свинченным из готовых блоков масскультом, либо дешевой самодеятельностью.
Писателю элементарно негде быть: дело даже не в том, что издатель гонится лишь за автором-брендом и издаст даже его счета из прачечной, если он регулярно возникает на экране (тому порукой — проза телеведущего Владимира Соловьева, которая в семидесятые годы не могла бы рассчитывать даже на дочитывание самым снисходительным редакционным рецензентом). Дело в том, что писатель — существо чуткое — ощущает невостребованность главного своего дара: он не должен подносить зеркала к нашему общему лицу. Если мы это лицо увидим — надо немедленно что-то делать, а сделать, как мы уже знаем, ничего нельзя. Особенно в кольце врагов, когда главной ценностью становится суверенное сырье, а главной идеологией — огламуренный консьюмер-патриотизм.
Это не хорошо и не плохо — это так. Смиритесь и не ждите от российских книжных выставок никаких событий, кроме медийных. Привыкните к мысли, что сегодняшний российский писатель — по определению существо, не имеющее отношения к литературе. Потому что и наше общество, если честно, есть нечто совершенно и принципиально антиобщественное. А словесность — нечто окончательно и бесповоротно бессловесное.
4 сентября 2008 года
Поезд идет на восток
Ровно 125 лет назад, 5 октября 1883 года, бельгийский инженер Жорж Нагельмакерс и 40 приглашенных им путешественников уселись в вагоны класса «люкс», произведенные фирмой La Compagnie Internationale des Wagons-Lits, и отправились в Бухарест. Таков был первый маршрут прославленного Восточного экспресса — первого поезда, соединившего запад и восток Европы. Впоследствии он пролег до Стамбула, но славен был не только тем, что позволял путешественникам за 82 часа (впоследствии — за 67) добраться из столицы мира на границу Азии, а тем, что роскошь и комфорт этого путешествия не знали себе равных. Восточный экспресс, спроектированный Нагельмакерсом для путешествующей элиты, был, по сути, пятизвездной гостиницей на колесах. Он стал таким же символом цивилизации, как 30 лет спустя — «Титаник». Только судьба у «Титаника» была пострашней, а Orient Express за 56 лет (он бегал по своему маршруту до 1939 г.) не потерпел ни единой аварии.
Восточный экспресс был в каком-то смысле ответом Запада на вызов Востока, на идею панславизма, которой бредила Россия в конце 70-х, после успешной русско-турецкой войны. Лозунг «На Царьград!» объединял всех — от либералов до ретроградов. Восточный экспресс ненавязчиво доказывал, что Босфор остается в западной зоне влияния, вон мы уж и добираемся до него из Парижа за трое суток — где у вас что-нибудь подобное? Из Москвы или Петербурга в Константинополь поезда нет, только морской путь, а мы — пожалуйста. Но геополитика оставалась уделом дипломатов, а обывателя завораживало иное. Современному человеку трудно представить
Роман Агаты Кристи «Убийство в Восточном экспрессе», которому здорово добавила славы экранизация 1974 года работы Сидни Люмета, собравшая дюжину звезд первой величины, — классическая история про старую Европу и утонченную аристократию, за этот дух Кристи и любили — у нее все преступления происходят либо в старомодных отелях, сохранивших дух блистательного тринадцатого года, либо в поместьях с трехсотлетними газонами и вышколенными дворецкими; ХХ век по всему этому ужасно тосковал. Однако залогом ее славы была не только мастерская реконструкция эпохи ее детства, гибельным очарованием которой она была ранена на всю жизнь, а те совершенно издевательские манипуляции с жанром, которые Кристи себе позволяла на протяжении долгой и блестящей карьеры. В свое время, насколько помню, ее собирались исключить из ассоциации британских детективщиков за то, что у нее в «Убийстве Роджера Экройда» убийцей оказался рассказчик, вообще уже черт-те что позволяет себе сумасшедшая баба; разумеется, она пошла и дальше. В детективе набор стандартных моделей очень прост: есть энное количество подозреваемых, из них надо выбрать одного. Над этой нехитрой схемой Кристи извращалась, как хотела: в «Десяти негритятах» убийцей оказался труп. То есть он себя так позиционировал, но временно оказался жив. В «Мышеловке» убийцей оказался следователь: дальше пошел только Уильям Хертсберг, в чьем романе «Сердце Ангела» (прославившемся в киноверсии Алана Паркера) сыщик ищет самого себя. В трети ее романов убийцей оказывался персонаж, не входивший в круг подозреваемых либо вообще не появлявшийся в книге. Наконец, «Убийство в Восточном экспрессе» (1933) явило миру уникальную детективную интригу, где в кругу подозреваемых убийцами оказались ВСЕ. А сыщик добровольно взял на себя роль соучастника и помог мстительным аристократам спрятать концы в воду.
Я не буду напоминать читателю сюжетные перипетии этого красивого романа. Более того — не боюсь разоблачить интригу, поскольку у Кристи никогда не важно, кто убил. Можно заглянуть в конец — и ничего не потерять от чтения: важно, как она приведет к финалу. Разбирая красивый шахматный этюд, мы заранее знаем, что «белые начинают и выигрывают»; нам важно, КАК они выигрывают. Не забудем и о том, что в каждой книге — а путешествовала Кристи много и героев своих охотно изымала из привычной обстановки, пользуясь шансом сообщить читателю массу этнографических подробностей, — интрига имеет выраженный местный колорит. В Британии детектив каминный, в Египте — южный, со страстями; в Восточном экспрессе неслучайно все, даже название поезда. Эта история — очень восточноевропейская, и это для нас самое главное. Потому что Агата Кристи уловила самую основу восточноевропейского сознания; и пока ее знаменитый экспресс движется на восток, а потом прочно увязает в снегу (такой эпизод действительно был в 1929 году), европейский роман стремительно эволюционирует в ту же сторону и увязает в принципе коллективной ответственности, который и растворяет в себе детективную интригу. Кто виноват? — Все, а значит, никто. «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». В самом деле в России всегда никто ни в чем не виноват: «среда заела», обстоятельства сложились, эпоха подкачала, товар не завезли, связь не работала, погода испортилась. Русский детектив всегда строится по одной и той же схеме: труп — вот он, а убийцы нет в принципе. Само как-то. Так выстроен и наиболее убедительный образчик жанра — «И это все о нем» Виля Липатова. Кто виноват? — Все. Что делать? — Ничего.
Кристи пишет историю о том, как сама схема классического детективного романа размывается восточным менталитетом и вязнет в нем. Как сама концепция истории, какой ее знает Европа, — история личностей, идей, великих дерзаний — увязает в снегах Азии, в нагромождениях масс: герои исчезли, историю делают уже не одиночки, а коллективы. В самом деле идеальное совершенное убийство уже не под силу одиночке — требуется сговор десятка умных и опытных светских людей. Но движение на Восток обозначено и еще в одной важной фабульной особенности: закон, который так привыкли обожествлять на Западе, далеко не тождественен справедливости. Похититель Дейзи Армстронг оказался неуловим и разгуливает на свободе. Кару должен осуществить тот, кто знает истинные обстоятельства дела: ему приходится брать нож самому. Пусть он не нанесет смертельной раны, но по крайности поучаствует в деле. «Убийство в Восточном экспрессе» — история о кровной мести, это тема восточная, азиатская, для Европы довольно экзотическая. Это история о том, что если мы не станем немного Востоком, то элементарно вымрем, несмотря на всю силу и роскошь. Поистине и роман, и фильм 1974 года появились в переломные эпохи, когда Запад внимательно и почти завистливо присматривался к Востоку.