Статьи из газеты «Труд»
Шрифт:
Больше всего эта тасовка — или подтасовка, если хотите, — напоминает мне один из романов Стругацких. Там некоторое количество землян — строго ограниченное, хотя изредка все-таки пополняемое, — становится объектом таинственного эксперимента: назначение на должности выдает специальная машина, генерирующая свои решения, похоже, по методу чистого тыка. В результате сегодняшний сенатор завтра на полгода становится мусорщиком, а в следующие полгода мусорщик превращается в кинематографиста — и ничего, все как-то справляются.
Потому что профессиональные качества в этом экспериментальном сообществе не так важны, как желание и готовность участвовать в эксперименте, способность контактировать с товарищами по замкнутому сообществу, принимать всерьез правила игры, считать искусственное солнце настоящим и так далее. В результате
Чуть не забыл — роман этот называется «Град обреченный».
№ 118, 07 июля 2011 г.
Синдром Сагры
Едва заговорив об «этнической преступности», мы тем самым признаем право сограждан самостоятельно решать эту проблему
После инцидента в уральском поселке Сагра — местные жители отразили нападение диаспоры, якобы крышующей наркоторговлю, — в России только ленивый не заговорил об этнической преступности, о том, что пора бы признать ее реальной, легализовать термин и благословить отряды народной самообороны на борьбу с нею. МВД из последних сил сопротивляется, зная, что никакая этническая преступность не нанесет стране такого урона, как массовые погромы. Но сопротивление это трещит по швам, а пресса стреляет заказными залпами, подозрительно приуроченными к истории в Сагре. Ни для кого не секрет, что в уральском поселке все началось с цыгана. «Литгазета» еще в конце июня бабахнула такую статью о цыганской преступности, что рядом с нею бледнеют все публикации о еврейской любви к христианской крови. По числу ляпов, идиотских слухов и ксенофобских выпадов эта публикация явно лидирует и заслуживала бы… Не станем говорить чего, дабы не спровоцировать государство на репрессии, но ситуация симптоматична: волна борьбы с этнической преступностью поднимается и напоминает ситуацию начала прошлого века, когда национальные проблемы раздувались для отвлечения от социальных.
Я прекрасно понимаю людей, которым любой ценой нужна легализация термина. Едва заговорив об «этнической преступности», мы тем самым признаем право сограждан самостоятельно решать эту проблему, а значит, громить по национальному признаку кого попало. Между тем перед нами штука куда более серьезная, а именно — один из первых случаев массовой самоорганизации: в эпохи безвластия, тщательно маскируемого разговорами о вертикали, народу ничего другого не остается. Народ ведь отлично понимает, что его, как и страну, решили по-тихому слить, распилив остатки промышленности и распродав недра. Никакого другого смысла в русской политике последних лет не просматривается.
Естественно, что этот самый народ, который наверху ценят так невысоко, решил посильно противостоять его аккуратному вымариванию. Ни образования, ни работы, ни нормального медобслуживания нет даже в крупных городах — что говорить про поселки?
Девяносто процентов российской территории брошено на произвол судьбы, что еще, может, и к лучшему в смысле все той же самоорганизации — должна же она начаться хоть когда-то. Но никто не обещал, что в дикой стране эта самоорганизация пойдет по мирному пути. Ничего подобного.
Это будет та самая гражданская война всех со всеми, которую так давно и точно предсказали в своих сценариях Петр Луцик и Алексей Саморядов. Они как раз и писали об Урале и Сибири, превращенных в «Дикое поле», — о местах, где суровое население решит взять судьбу в свои руки и первым делом примется воевать с башкирцами. Башкирцы, сами понимаете, условные — на их месте может быть кто угодно.
Что теперь делать? Да ничего уже не делать, наверное. Поздно. Теперь только ждать, пока во всех этих столкновениях — сначала национальных, а потом и социальных — выкуется нация, как случилось это на Диком Западе в Штатах. А какой выбор сделать власти — поддержать эту волну народной самоорганизации или из последних сил бороться с нею, — я даже и советовать не берусь. Бежать им, по-моему, надо куда глаза глядят.
№ 122, 14 июля 2011 г.
Разъезд
Идея разбросать — или, если хотите, размазать — Москву по России, по крайней мере центральной, была бы очаровательна, если бы оказалась выполнима
Децентрализация, о которой мечтают все — и в Москве, и вне ее, — разгрузила бы столицу, превратив ее из главного центра баблообращения в прежний город с историей и культурой. Рассосалась бы часть пробок. Альтернативные культурные и научные центры помогли бы выжить провинции, создав университеты и рабочие места. Правительство тесней увязало бы свою деятельность с тем, что происходит на местах. Короче, это одна из самых привлекательных утопий за все время медведевского правления — куда более реальная, чем сколковская. Минус у нее ровно один — она неосуществима при сохранении византийской государственности, а чтобы поломать эту, как теперь говорят, матрицу, нужна не просто политическая воля, а революция. Иначе у нас матрицы не ломаются. Поскольку на горизонте она просматривается лишь в некоторой перспективе — думаю, весьма отдаленной, — чиновники, пробки и деньги из Москвы не уедут. Просто за МКАДом появится еще некоторое количество чиновников, пробок и денег, но в Москве всего этого парадоксальным образом не убудет.
Почему? Почему до сих пор никому не удавалось выселить из Москвы хотя бы Конституционный суд, перенести в Петербург хотя бы часть министерств, расселить хотя бы по московским окрестностям основные финансовые центры? Из всего этого более или менее успешен пока единственный проект — перенос крупных универмагов на МКАД и в ближнее Замкадье; но это лишь расширило границы Москвы и сделало почти непроезжими часть магистралей, в особенности по выходным, когда средний класс, гордясь собой, едет заглушать чувство бессмысленности всего очередными ненужными покупками. Со столичностью у нас вообще проблемы — Петр решил было перенести центр административной и деловой жизни в Петербург, и то не преуспел, потому что Москва всего двести лет спустя взяла решительный реванш. Геополитика, конечно, лженаука и все такое, но чтобы децентрализовать территорию, надо для начала избавиться от пирамидальной власти. Чтобы сделать столицей иной, некруглый город, надо отказаться от циклической, вечно бегающей по кругу истории. А мы пока не сделали ни того ни другого: любые попытки демократизации заканчиваются тем, что власть с утроенной силой стягивается к центру, любимому, ненавистному, давно ничем не управляющему. У пирамиды, даже если усадить на ее вершину иллюзорный тандем, одна и та же структура — все ее ребра стягиваются к единому центру власти. Максимум, что можно сделать с Москвой, — это перенести ее в полном составе в любой другой город, который не жалко. Желательно, чтобы он тоже состоял из нескольких концентрических колец и опоясывался МКАДом, но в крайнем случае МКАД можно и построить. Желательно наличие Кремля, но это не обязательно: Кремль у нас там, где президент. Не думаю, что все это масштабное мероприятие имеет хоть какой-то смысл, но допускаю, что оно способно несколько развлечь народ в отсутствие других перемен.
Впрочем, лет через сто все опять вернется в Москву. Такое уж это заколдованное место, Третий Рим. И быть ему столицей до тех пор, пока у нас тут не отстроится что-нибудь кроме Рима.
№ 126, 21 июля 2011 г.
«МегаФон» и человейник
№ 130, 28 июля 2011 г.
Два одновременно случившихся скандала вокруг нарушений privacy — прослушка в империи Мердока (Лондон) и публикация мегафонских SMS (Москва) — вызвали удивительно разные реакции
В Англии дело чуть не кончилось отставкой премьера, в России все ограничилось претензиями пользователей к «МегаФону» — и то никаких особых разборок. В чем тут дело? Неужели в отсутствии у нас самого понятия «privacy», так же непереводимого на русский язык, как бизнес и пиар? Думаю, все глубже и в каком-то смысле оптимистичнее для нас. Россия изначально ближе к тому обществу, которое станет следующей ступенью эволюции, ибо эволюция собственно человека, надо полагать, закончилась. Следующая эволюционная ступень — человеческое сообщество, которое Александр Зиновьев, сатирик и социальный мыслитель, еще в 90-е назвал человейником.