Статьи, очерки, воспоминания
Шрифт:
– Причем тут английский? Вы-то русский, или как?
– Русский. Но не советский. И вообще я намереваюсь стать британским подданным, ибо в этой стране соприкасаешься только с джентльменами, уважающими других, личную жизнь, переписку. Нормальные аспекты жизни, которые вам, разумеется, незнакомы.
– Вы думаете, что если вы освобождены и это pea... реба... ратаби...
– Еще маленькое усилие, гражданин начальник. Вы узнали новое слово, которое должно присоединиться к пяти другим, вам уже известным: "донос", "протокол", "наседка", "провокация", "приговор".
– Ладно, раз вы не хотите переводить, я попрошу одного из этих. Вы вот - священник, вы должны знать латынь, - сказал он, обращаясь к отцу К-ому, поляку из Кракова.
– Да.
– Переведите.
– Я не знаю русского языка.
– Ну, погоди, у тебя будет время обучиться русскому в карцере. Ты, Морозов?
– Я - по-латыни? Вы что, начальничек, у вас мухи в голове завелись? Я имя-то свое с трудом пишу. А вам нужно узнать стратегические тайны, которые зэка Домбровский, несмотря на скорое освобождение и реабилитацию, продолжает передавать своей матери?
– А вы, Б., вы - студент?
– Да, начальник.
– Переведите.
– Бандеровцы не сотрудничают с вами.
– Десять суток, слышишь - десять суток карцера!
– Вас, Малумян, просить бесполезно, вы ответил "нет", как всегда.
– Да, я в первый раз с вами согласен: я скажу "нет".
Латинское письмо Юрия так и не было переведено.
– Сколько братьев наших погибло, сколько жертв на совести этой системы?! Неужели мы никогда этого не узнаем?
– говорит Морозов и печально качает головой.
– Разумеется, узнаем, - говорит Юрий.
– Каждый из нас может сделать простой расчет с помощью обыкновенной арифметики и данных, официально опубликованных. Население страны составляло в 1917 году что-то около 140 миллионов. Средний про цент демографического роста по Союзу статистик дает как 1,7. Умножим 140 миллионов на 1,7, полу чается 2 миллиона 380 тысяч. С 1917 года по 1940 - 23 года, умножим 2 мил. 380 тысяч на 23 и получаем 54 миллиона 740 тысяч, прибавляем их к 140 миллионам - это будет 194 миллиона 740 тысяч. Таков цифра, представляющая количество населения Союза в 1940 году.
– Почему 1940?
– Потому что в 39-40 годах было присоединено множество территорий и стран. Это дает что-то около 20 миллионов. Стало быть, вместе получается 21 миллионов 740 тысяч. Это ясно?
– Ясно, ясно.
– Так. Теперь умножим 214 мил. 740 тысяч н 1,7 и получим 3,650.580 новых граждан в год. 1940 по настоящий, 1955 - 15 лет, умножим на 3.65.580, получается 54 миллиона 758.700, прибавляем к 214.498.700 и получаем общий результат 269.498.700, скажем 270 миллионов населения. Но вы, как и я, читали в газетах, что население этой страны 200 миллионов.
Холодный пот выступил у всех на лбу. Мы онемели от этой простой логики.
– Юрий, - сказал дрожащим голосом Морозов, - не хватает 70 миллионов. 70 миллионов мертвых.
– Да, Семен. Конечно, была война...
Юлия Первова
ВСТРЕЧА В ДОМИКЕ ГРИНА
В 1960 году, после отчаянной борьбы с крымской плутократией, Нине Николаевне Грин удалось добиться возвращения ей дома в Старом Крыму, где скончался ее муж, писатель Александр Грин. За время ее отсутствия (она отбывала десятилетний срок заключения в Печоре, позже в Астрахани) домик был
Старый Крым был тогда райцентром.
Из полуразвалившейся халупы заботами Нины Николаевны возник чистый, белый, увитый виноградом домик. С первых же минут пребывания в нем посетители начинали ощущать себя гостями Александра Степановича. Нина Николаевна полностью доверяла им, считая, что человек, пришедший в дом Грина, не может совершить дурного поступка. Если кто-то просил оставить его в комнате одного, она растроганно разрешала. Разрешала посидеть в кресле, писать за рабочим столом, смотреть лежащие на нем книги - прижизненные издания, переводы Грина, изданные за рубежом. За десять лет ничего не пропало - так действовало доверие, обмануть которое было немыслимо.
Отчетливо было ощущение присутствия хозяина в Домике, начинавшееся со слов Нины Николаевны, сказанных гостям у калитки: "Вы к Александру Степановичу?"
Слухи об этом оазисе ширились, посетителей становилось все больше, а Нине Николаевне соответственно - все труднее. Грина стали широко издавать. В шестьдесят пятом году вышел шеститомник; число поклонников творчества писателя множилось. Его открывали после длительного насильственного забвения.
Как-то надо было помочь Нине Николаевне. И мы, ее друзья, нашли выход: весь "горячий" сезон был поделен между нами. Почти полгода, с мая по октябрь, мы по очереди приезжали в свои отпуска. Получилась некая эстафета.
В 1966 году на мою долю выпали последние недели августа и начало сентября.
В один из дней произошла встреча, о которой я хочу рассказать.
Часам к двенадцати к Домику подъехал УАЗ Коктебельского Дома творчества. Из машины вышли три человека - две женщины, с ними высокий мужчина. Нина Николаевна направилась к калитке. Я стояла в стороне, наблюдая. В тех случаях, когда лица посетителей внушали нам доверие, мы оставляли с ними Нину Николаевну. Но порой нам казалось, что пришли чужие: любопытные, равнодушные, а могло быть и того хуже. Пришли либо для того, чтобы поговорить с женщиной, о которой ходили сенсационные слухи, изменяла, предавала, сотрудничала; либо потому, что быть в Крыму и не побывать в Домике Грина стало вроде бы неприлично; нередко появлялись похожие друг на друга, как близнецы, служаки в штатском, чтобы послушать - а не говорят ли в Домике чего-то идеологически опасного о Грине, который, как известно (из XII тома БСЭ), был космополитом и чуждым эпохе писателем. В этих случаях мы сами вели экскурсию, а Нина Николаевна выходила к посетителям лишь под конец.
Лица приехавших сейчас людей - немолодые интеллигентные - мне понравились. Я оставила их с Ниной Николаевной, а сама ушла хозяйничать в летнюю кухню. Оглянувшись, увидела, что мужчина задержался на крыльце; он был явно и сильно взволнован. И тут я поняла, что совсем недавно видела его. Но где? Крупные черты, густые волосы, характерный профиль - все было очень знакомо.
Посетители задержались. Так бывало не раз. Часто людей, приходивших в Домик, постигал некий шок: простота, сердечность, приветливость и юмор хозяйки Домика, ее рассказы об Александре Степановиче завораживали. Было трудно подняться и уйти. А Нина Николаевна уставала,