Статьи

Крифт Питер

Вы не можете всегда смотреть сквозь вещи. Когда смотришь сквозь что-то, все дело заключается в том, чтобы что-нибудь увидеть сквозь это. Хорошо, что окно должно быть прозрачно, потому что улица или сад за ним непрозрачны. А что, если бы вы могли видеть сквозь сад тоже?.. Если вы видите сквозь все, тогда все прозрачно. Но прозрачный полностью мир — невидимый мир. Видеть сквозь все — то же самое, что ничего не видеть. («Человек отменяется»)

Нам никогда не следует спрашивать о чем-либо: «Оно реально?» — поскольку реально все. Собственно вопрос : «Что реально?» («Письма Малькольму»)

Роль христианского апологета непопулярна сегодня, в первую очередь, не из-за непопулярности христианства, а из-за непопулярности апологетики.

Льюис избегает столкновения со Сциллой и Харибдой апологетики благодаря своей простой рациональной объективности. Он не является ни надменным военизированным инквизитором, ни смущенным апологетом, который, кажется, верит в свой собственный продукт менее, чем в чужой. Он не разделяет ни прошлый комплекс превосходства христиан, ни их нынешний комплекс неполноценности. Он делает это просто спрашивая: «Это правда?» — а не «Ново ли это?»

Некоторые теологические работы для меня похожи на опилки — из-за способа, которым авторы могут продолжать дискутировать, насколько определенные позиции приспособлены к современной мысли, или благодетельны по отношению к социальным проблемам, или «имеют будущее», но никогда прямо не спросят, на каких основаниях мы должны считать их подлинным изображением некоторых объективных реалий. Как будто мы больше старались определить, чем узнать. Неужели у нас нет Иного, с которым можно было бы считаться? (там же)

Так как Льюис осмеливается быть «христианским рационалистом», мы можем предвидеть, что он нам даст в качестве основания для его веры. Эти основания не рационализация, это основания, найденные им только для того, чтобы убедить людей в том, что сам он принял на совершенно других основаниях. Впоследствии он признался: «Я не религиозный тип. Я хочу, чтобы меня оставили одного, чтобы чувствовать себя хозяином самому себе, но когда оказывается, что факты против, я вынужден уступить» (там же). Он уступает «лягаясь и борясь», «самый сопротивляющийся новообращенный во всей Англии». Рационализм, который он проповедует, — тот самый рационализм, который он практикует.

Апологетика Льюиса сводится к одному центральному аргументу в защиту христианства, одной дороге в Господний город, от которой ответвляются все остальные дороги, одному ключу от парадней двери, который отпирает весь многоквартирный дом. Центральное утверждение христианства: Христос — Бог.

Это утверждение настолько потрясающее, — парадокс и даже ужас, с которым нас можно легко убедить воспринимать все слишком легкомысленно, — что возможны только два взгляда на этого человека. Или он был сумасшедшим лунатиком особенно отвратительного типа, или Он был и есть точно тем, что Он сказал. Середины здесь нет. Если летописи делают первое предположение неприемлемым, вы должны подчиниться второму. И если вы это сделаете, все остальное, утверждаемое христианами, становится заслуживающим доверия. («Проблема страдания»)

Часть положений имеет тенденцию ускользать от нас незамеченной, потому что мы слышали их так часто, что больше не понимаем, о чем они. Я имею в виду требование простить грехи — любые грехи. Если только рассказчик не Бог, это действительно так же нелепо, как и смешно. Мы все можем понять, когда человек прощает оскорбления, нанесенные ему самому. Вы наступаете мне на ногу и я вас прощаю, вы крадете мои деньги, и я вас прощаю. Но что прикажете делать с человеком, которому самому не наступили на ногу и которого не обокрали, заявившим, что он вас простил за то, что вы наступили на ногу другим и украли деньги у других? Ослиная глупость — это самое доброе определение, которое мы можем дать его образу действий. Однако именно то, что сделал Иисус… В устах другого говорящего, не Иисуса, эти слова означали бы то, что я могу рассматривать единственно как глупость и самомнение, непревзойденное более ни одним из героев Истории. Однако (странная, важная вещь) даже на его врагов, читающих Писание, оно обычно не производит впечатление глупости или самомнения. Тем более на непредубежденных читателей.

Сейчас я пытаюсь предотвратить настоящую глупость, которую может кто-нибудь сказать и которую люди обычно говорят о Нем: «Я готов принять

Иисуса как великого морального учителя, но я не принимаю его претензию быть Богом». Это единственное, что мы не должны говорить. Человек, который был бы просто обыкновенным человеком и сказал бы то, что сказал Иисус, не был бы великим моральным учителем. Он был бы или сумасшедшим одного уровня с человеком, заявившим, что он яйцо-пашот — или он был бы Дьяволом из ада. («Просто христианство»)

От этого вида православной христианской апологетики всеохватывающие критические выпады отделываются обычно в наши дни словом «консервативный». Определение, конечно, чересчур просто. «Пугало для недалеких умов» — не логичность, но сверхупрощенная категоризация, и, менее всего заставляющие задумываться категории политически сознательного и политически меняющегося поколения — «либеральный» и «консервативный» (часто только замена многосложными словами определений «новый» и «старый»). Льюис выше подобных категорий, как и наиболее выдающиеся христиане его или любого другого поколения. Поскольку Льюис — ни христианский консерватор, ни христианский радикал, но радикальный христианин. Его «Просто христианство» радикально на тех же самых основаниях, на каких оно и ортодоксально: оно скорее обращается к своим корням (источникам), чем дает жизнь новым ветвям. Если «консервативный» означает «надежный» или «скучный», льюисовское «просто христианство» не консервативно, но дерзко, то, что Честертон назвал «романтикой ортодоксальности». Термин «консервативный», собственно, принадлежит политике, и его используют в других сферах по аналогии (аналогия, обычно вынесенная далеко за пределы его значения). Можно ли Льюиса назвать «консерватором» в собственном смысле этого слова?

Он — не знаток политики и знает это, таким образом, данный вопрос не имеет большого значения, разве что в отношении к его апологетике. Ответ должен быть отрицательным. Его наиболее методичное заявление относительно отношений между христианством и современной «раз-два» («левой-правой») политикой следует ниже:

Христианство не имеет и не претендует на то, чтобы иметь, детальную политическую программу… точно так же, Новый Завет, не вдаваясь в детали, дает нам достаточно ясный намек на то, каким следует быть обществу, полностью христианскому. Возможно, он дает нам больше, чем мы можем взять… Если бы такое общество существовало в действительности, и вы или я его посетили, я думаю, мы ушли бы со странным впечатлением. Мы бы почувствовали, что его экономическая жизнь — очень социалистическая и, в этом смысле, «передовая», но семейная жизнь и кодекс поведения — скорее старомодны, возможно, даже церемонны и аристократичны. Каждому из нас понравилась бы какая-то часть, но, боюсь, очень немногим понравилось бы все. Это именно то, что каждый ожидал бы, если бы христианство было общим проектом для механизма человечества. Мы отделились от общего проекта разными путями, и каждый из нас хочет доказать, что его собственная модификация первоначального проекта — сам по себе проект. Вы обнаружите это снова и снова во всем, что касается подлинного христианства, каждый, кого привлекли его кусочки, захочет их выбрать и оставить остальные… Ясное знание этих трюизмов было бы фатальным и для политических «Левых» и для политических «Правых» современности. [курсив мой]. (там же)

Льюиса называли консервативным или реакционным так же из-за его отношения к науке (особенно те, кто пишет слово «Наука» с заглавной буквы). Клайд Килби заметил: «некоторые убеждены, что Льюис подсознательно боится науки, потому что она ведет к разрушению того, что они называют его теологическим догматизмом» («Христианское слово Льюиса»). Это обвинение так же голословно an ad hominem, как и ответ, что критик подсознательно боится религии по причине своего научного догматизма! Обвинение в «антинаучности» сделано главным образом на основе двух его книг «Бравый новый мир» — похожей на повесть, «Мерзейшая мощь» и «Человек отменяется», которые разделяют эту точку зрения систематически. Я предлагаю читателю возможность самому оценить справедливость этого обвинения, просто цитируя три ключевых абзаца из «Человек отменяется», на которых оно основывается: