Статский советник по делам обольщения
Шрифт:
Амалия и Казимир сидели на лучших местах, с которых сцена была видна как на ладони. И вроде бы у новоиспеченного агента, украшенного к тому же дорогими перстнями, имелись все причины быть довольным, но баронесса Корф совершенно упустила из виду, что ее дядюшка все-таки неандерталец, а стало быть, искусство может оказать на него самое неожиданное воздействие. И в самом деле, в тот момент, когда увешанная драгоценностями певица на сцене пела трогательный романс о дочери бедняка, замерзающей зимой на улице, голова Казимира склонилась на грудь, и, к своему ужасу, Амалия увидела, что
Амалия осторожно толкнула дядюшку в бок, и Казимир тотчас же проснулся и стал бурно аплодировать вместе со всеми.
– Дядя, – прошипела Амалия, – вы спали!
– Я? – изумился Казимир. – Ничего подобного! Я просто немножечко вздремнул.
Но через несколько минут он снова стал засыпать, пробудился только в антракте, после антракта какое-то время держался, однако незадолго до выступления Марии Фелис опять уснул.
Когда испанка вышла на сцену, ее встретил гул аплодисментов, однако она сразу же увидела, что зритель, сидящий совсем рядом со сценой, спит, и рассвирепела.
«Ах ты, подлая свинья! Ну ничего, сейчас ты у меня проснешься!»
Танцуя, она так топала по сцене и гремела кастаньетами, что разбудила бы любого. Но в том-то и дело, что Казимирчик был не любой, и, что бы ни вытворяла на сцене Мария, он спал сном младенца.
Стоя за кулисами, Лина Кассини наблюдала, как Мария сбилась с такта, а затем допустила ошибку, которую еле успела исправить. Не то чтобы итальянка покатывалась со смеху, но ее забавляло, что соперница так бесится, и губы Лины кривились в озорной усмешке. От нее не укрылось, что Мария то и дело бросает свирепые взгляды в сторону одного из зрителей, который осмелился заснуть во время ее танца. Лина даже вспомнила, где видела его раньше – это был тот самый недотепа, который на вокзале перепутал ее с Марией и отдал этой «старьевщице» чудесные цветы, которые она не в состоянии была оценить.
Но вот Мария удалилась под гром оваций, и после еще одного романса об отверженных, исполненного увешанной драгоценностями певицей, на сцену вышла Лина Кассини.
На ней было изумительно скроенное белое платье, на шее сверкало тысячью звезд бриллиантовое колье, а в черных волосах поблескивала небольшая диадема. Лина Кассини была так хороша, что даже Казимирчик открыл глаза. Впрочем, возможно, причиной этого была также Амалия, которая несколько раз весьма чувствительно ущипнула его.
Лина запела. У нее было приятное сопрано, хоть и нельзя сказать, что ее голос отличался какой-то особенной красотой. Но она излучала такое очарование, что все мужчины смотрели только на нее, а все женщины – кто в большей степени, кто в меньшей – ощутили глухую враждебность.
– Колдунья! – вздохнул кто-то позади Амалии и больше не добавил ни слова.
Нет, в ней не было ничего колдовского – не было даже ничего порочного, ничего хищного, ничего, что намекало бы на это. Лина Кассини была красива спокойной классической красотой, и теперь более чем когда-либо она казалась Амалии похожей на статую, когда стояла на сцене одна в своем белом платье.
Певица умолкла, аплодисменты сотрясли весь театр. Во всеобщем шуме Амалия услышала знакомый голос, кричавший: «Богиня!» – и, поморщившись,
После представления Амалия отыскала человека Ломова, который должен был провести ее с дядей за кулисы, но там уже стояла плотная толпа желающих лично засвидетельствовать свое восхищение Лине или Марии, а если получится, то сразу обеим. Тут же был и небезызвестный министр, из-за которого Амалии пришлось прокатиться в Париж. Он явился с супругой, чрезвычайно надменной дамой, преисполненной чувства собственного достоинства. Глядя на нее, Амалия подумала: интересно, знает ли она правду о том, какие отношения связывают ее мужа и итальянскую певицу?
Но тут произошло нечто ужасное, сравнимое, вероятно, с катастрофой, которую производит слон из пословицы в посудной лавке. На сей раз роль слона выпала на долю худощавого Антона Филипповича Непомнящего.
Он влез за кулисы, таща букет, который обнаруживал явное стремление переплюнуть грандиозное собрание цветов, принесенное к поезду Казимирчиком. Проявив недюжинное рвение, Антон Филиппович прорвался к Лине Кассини, оттер министра, заодно наступив на мозоль его жене, дюжину раз поклонился красавице и объявил, что он «всегда… и вообще… а впрочем… но, разумеется, она его поймет». Ни одну свою фразу Непомнящий от волнения не мог закончить, но его глаза горели таким восторгом, что, в сущности, ему ничего не нужно было говорить.
Министр нахмурился. Он лелеял надежду перекинуться со своей любовницей парой слов наедине, и Непомнящий чрезвычайно его раздражал. Политик поискал, чем бы таким можно уязвить молодого человека, и ему показалось, что он знает чем.
– А что там насчет вашей помолвки с дочерью господина Морского? – снисходительно спросил министр. – Помнится, ваша тетушка утверждала, что это дело решенное?
Антон Филиппович мотнул головой.
– Никакой помолвки не будет, – пылко объявил он. – Если я и женюсь, то только на женщине своей мечты!
От такой наглости министр оторопел – но так как он был политиком, то достойный ответ не заставил себя долго ждать. Уже на языке у него вертелось колкое замечание по поводу непостоянства некоторых молодых людей, когда Лина Кассини, которой, по-видимому, наскучил спор между молодым глупцом, которого она не любила, и старым, которого она только терпела, сложила веер и кошачьим движением скользнула туда, где стоял Казимир. Остановившись перед ним, она некоторое время глядела на него сверху вниз. Лина была почти на голову выше, и только сейчас Амалия отметила это обстоятельство.
– Вы кого-то ищете, месье? – спросила Лина.
– О да, сударыня, – ответил Казимир. – Ту бесподобную особу, которая пела в конце представления, – синьору Кассини.
– Это я, – сказала Лина, забавляясь.
– Неужели? Боже мой! Как же я неловок! Это все из-за моей близорукости, поверьте мне!
И не успела Лина опомниться, как он уже завладел ее руками и галантно поцеловал одну из них, а за ней и вторую.
– Наверное, теперь у вас сложится обо мне превратное впечатление, – вздохнул Казимир.