Ставка на совесть
Шрифт:
— Твоя девочка, Василь, шедевр, — сказал кто-то из друзей.
От самодовольства Василий чуть не расплылся в глупой улыбке, но спохватился и только плечами передернул:
— Ничего особенного. — Он осторожно погладил мизинцем черную ниточку усиков: мы, мол, и не таких видывали!
Но как только опять заиграла музыка, Василий заспешил к своей девятикласснице.
После очередного вальса девушка сказала суворовцу:
— Вы очень хорошо танцуете.
— Офицер должен уметь не только командовать… — с достоинством ответил он.
Школьница взглянула на Перначева своими большими синими
— Скажите, а вы очень, очень хотите стать офицером?
— Это мечта моей жизни.
Девятиклассница вздохнула:
— Ах, какой вы счастливый!.. Ну, почему, почему я родилась девчонкой?
— Каждому свое, — философски изрек Перначев. Ему хотелось, чтобы школьница почувствовала: не всякому дано стать офицером, и, поняв это, стала бы гордиться тем, какой человек с нею танцует и за нею ухаживает…
«Нашла чему завидовать, глупая», — раздраженно подумал Перначев, возвратись от прошлого к действительности. Воспоминание не принесло облегчения. Скорее наоборот. Он острее, чем прежде, ощутил боль замерзающих ног и нестерпимую ломоту пальцев рук, обтянутых тонкими кожаными перчатками. Перначев окинул взглядом свой взвод и вдруг с каким-то мстительным чувством пронзительно крикнул:
— Газы!
Команду подхватили командиры отделений, и многократное «газы!», как поземка, взвихрилось над полем. Цепь приостановилась. Солдаты стали натягивать на себя тугие резиновые маски. «Надо побегать, не то в сосульку превратишься». Перначев подал новую команду: «Бегом марш!» Солдаты тяжело побежали, командир взвода — за ними. Он задыхался оттого, что ноги плохо его слушались. А до леса оставалось еще порядочно. «Скорее бы лес… Там затишье, там теплее», — думал лейтенант. Вдруг он заметил: пулеметчик из третьего отделения перешел на шаг, опустил пулемет, как палку, побрел следом за цепью. Затем неожиданно резким движением сорвал с лица маску противогаза и остановился. Перначев бросился к солдату. Это был Мурашкин.
— Кто разрешил? — исступленно закричал лейтенант. В этом крике выплеснулось наружу все, что скопилось у него на сердце за время изнурительного полевого занятия. Лицо Перначева перекосилось.
— Нехорошо мне что-то, товарищ лейтенант. С утра еще, — безучастно проговорил Мурашкин.
Это, как вожжой, подстегнуло Перначева.
— Нехорошо? А им хорошо? Им легко? — он ткнул пальцем в сторону солдат. — Или мне, думаете?.. А если бы это в бою? Отделение без пулемета! Без огневой поддержки!
Мурашкин молчал, опустив глаза.
— Газы! Вы слышите: газы! — по-прежнему не в силах сдержаться, выкрикнул Перначев. — Наденьте противогаз и догоняйте цепь!
— Не могу…
Лейтенанту показалось, что солдат произнес это дерзко. Перначев приблизился к упрямцу вплотную:
— Я приказываю!..
Глаза Мурашкина неестественно заблестели, он часто заморгал, покорно надел противогаз и явно через силу побежал. Однако Перначев ничего не заметил, как не заметил и того, что слишком далеко зашел в своем несправедливом гневе.
В тот день Мурашкина положили в лазарет…
2
— Что, комиссар, отрыжка прыщиковщины? — язвительно спросил Хабаров Петелина, узнав о происшествии во взводе Перначева.
Петелин
— Почему вы так решили, Владимир Александрович?
— Мне вспомнились ваши слова о человечности. Вы говорите, здесь этого не было. Но батальон — не один Прыщик…
Оправдываться Петелин не стал:
— Товарищ майор, я пришел не затем, чтобы валить на кого-то… Как было в прошлом, вы знаете. И я с себя вины не снимаю. Я пришел… — Петелин остановился, чтобы унять прорвавшуюся в голосе нервную дрожь. — Я пришел посоветоваться… Чтобы такого больше не было.
Хабаров примирительно улыбнулся:
— Не горячись, Павел Федорович. Обидеть тебя не думал. Просто удивляют меня некоторые вещи, вот и высказал. Кому ж, как не комиссару (вторично это слово Хабаров произнес с теплотой), высказать… Работать нам вместе.
— Вместе. И мое желание: чтобы ни у одного из нас не было сожаления об этом, — очень серьезно ответил Петелин.
— Мое тоже. — И давая понять, что хватит выяснять отношения, Хабаров деловито осведомился: — Что думаете относительно Перначева?
— Безобразный факт, оставлять так нельзя. Мое мнение: лучше, если вы сами… — Петелин, не договорив, сделал короткий взмах кулаком. Хабаров догадался: замполит хотел, чтобы новый командир на деле доказал, что он не таков, как его предшественник, благо повод для этого был подходящий. «Хитер», — отметил про себя Хабаров и только собрался ответить согласием, как неожиданно усомнился:
— Павел Федорович, а правильно ли будет наказывать Перначева? — Хабаров положил руки на стол, сцепил замком пальцы, навалился на них грудью и вприщур снизу вверх уставился на Петелина.
— Я вас не понимаю! — Петелин кончиками пальцев обеих рук притронулся к очкам.
Хабаров пояснил:
— Согласен: Перначев поступил безобразно. Но, с другой стороны, он потребовал выполнить свой приказ. Откуда ему было знать, что Мурашкин заболел?
— Мурашкин не станет обманывать. Виноват Перначев. Я убежден…
— Может быть… Но и солдат тоже… Он должен был еще утром доложить, что ему нездоровится. Такой порядок. Теперь вы согласны: если я накажу Перначева, формально это будет выглядеть как наказание за командирскую требовательность.
— Извините меня, Владимир Александрович, но какая это, к шуту, требовательность…
— Вот на эту тему и следовало бы поговорить, — спокойно сказал Хабаров. — О командирской требовательности. О том, как понимать ее.
— Это идея! — обрадовался Петелин и корпусом подался к Хабарову. — Владимир Александрович, не вынести ли нам вопрос о Перначеве на заседание партийного бюро? Нет, нет, мы не станем обсуждать его служебную деятельность. Увы, нельзя. А поговорим о его личных качествах, о его отношении к воспитанию подчиненных. Можем же мы, в конце концов, заслушать кандидата партии Перначева: как он готовится вступить в члены КПСС?