Ставление города у Красного Яра
Шрифт:
Пищали хлопали не переставая. Уж почти от дыму ничего видать не было. Федька опять бахнул, нацелившись, и опять попал.
— В сабли, казачки, в сабли, — донеслось до Федьки.
— А ну, хоробра дружина! — гикнул где-то невдалеке от Федьки десятник Роман Яковлев. Федька ухватился за рукоять сабли.
Раз — и Федька уже наверху засека. Афонька тут же, рядом, с копьем, а саблю в зубах зажал. Сощурился — куда ловчее прыгнуть. Да что там выглядывать. Прыгай!
— Вперед, казачки, бери их на саблю, православные!
— И-эх! — уставил Афонька копье в землю, оперся на него, оттолкнулся и прыгнул далеко
— Уходят, уходят! — зычно кричал атаман Иван Кольцов. — А ну следом в угон, в угон! Секи их, секи, чтоб повадно не было государев острог зорить!
Федька рванулся. Он бежал легко. Вон того от своих отсечь. Напереймы ему. На наших казаков нагнать. Кто-то опередил Федьку. Схлестнулсь две сабли, искры высекли. Еще раз вверх взметнулись. Упредил вражий сын нашего. Ухватился казак левой рукой за посеченную правую, повалился на бок. А Федька уже тут. Сбил колпак с головы вражеской. А потом по этой голове — хлесть булатом. Упал мешком татарин и крикнуть не успел. А Федька уже дальше бежит. Где Афонька, где иные, черт-те чо, не поймешь ничо!
Малое время бой занял. Качинские татары, увидя, как многих их мужиков побили, вспять повернули — не могли они супротив огненного боя устоять. Сейчас не с руки их было догонять, и воевода повелел, чтобы все назад ворочались.
— Поранили наших двух — Никиту Долгого да Селиверстку, — рассказывал Афонька, когда после боя они встретились с Федькой у острога, куда было приказано всем казакам собираться.
— Зато мы многих качинских ратных мужиков побили.
— Да ить дурные они. И ведомо им, что огненный бой у нас, и опять же многолюдство, ан полезли.
— И ты бы полез, кабы к тебе на землю чужой кто пришел, — сказал подошедший Севостьянко Самсонов.
Рубаха на нем была порвана от ворота до пупа, голова тряпицей холщовой повязана.
— Полез бы, полез бы, — передразнил его Федька.
— Если бы то на земли наши, дедовы да отцовы пришли, как вот ляхи и свей на Москву находили. Батю мово тогда в смуту литовские люди убили, и я тогда в полк ко князю Лыкову ушел. Ходил с ним на свеев под Вологду и под Каргополь. А потом, во 125-м годе, гулящим делом за Камень ушел. А тут иная стать.
— А что иная стать? У них тоже земли отцов и дедов ихних, — подал голос Афонька.
— Ну нет, — горячился Федька. — Тут земли-то, чать, ничьи. Вот мы и пришли. А что тут татары живут, так и пусть себе живут. Воли же они, как мы, не имеют. Наши-то ни под каким иноземным князем или царем не сидят. А они, здешние-то, только от нас вольные пока. А своей воли, как мы, русские, не имеют, потому они завсегда киштыми каргизские и ясак им дают. А киргизы им чо хотят, то и чинят: баб и девок уводят, мужиков ихних побивают и за собой же уводят в ясыри. А нам велено к татарам, к качинским и иных земель людям с ласкою приходить, чтоб, стало быть, не гнать их, не жесточить и жить вместе. Мы добром и шли, и они обещали войной не ходить на нас, а вон пошли. Пошто так?
— А ты у них спроси.
Тут казаки, что собрались уже все, опричь дозорных, караульных и лазутчиков,
— Чо там? — спросил Федька.
— Полоненников ведут.
Несколько казаков из сотни Ивана Кольцова вели четырех татар. Руки у полоненников были повязаны назад. С них уже поснимали весь доспех ратный — куяки и панцири, поотобрали саадаки [29] и сабли. Сами татары были побиты сильно и в изорванной одежде. Полоненные испуганно озирались, крутили по сторонам головами.
29
Саадак — прибор для стрельбы из лука: лук в чехле и колчан со стрелами.
— Кто их в полон-то взял?
— Ивашко Наумов, десятник, с товарищами.
— Выкуп будет брать за них?
— Не ведаю. Сказывают, воевода велел к нему весть.
Тут собравшихся в круг казаков растолкал черный весь, ровно над костром прокопченный, казак Евсейка. Страшной. Зарос волосом до глаз. Леший, да и только.
— Сыть волчья! — дурным голосом крикнул он. — Побивать вас надобно — не в полон брать. Дружка мово Селиверстку с лука стрелили. В левый бок стрела вошла разбойная. Сгинет мужик, а у него в Тобольске баба осталась да дети малые.
Он подскочил к татарам. Те, не понимая, отчего казак шум поднял, на него таращились и назад пятились.
— Но-но! Годи, — выступая, строго сказал степенный, в годах уже, казак, который вместе с товарищами привел полоненных.
Но Евсейка того казака не слушал. Оттолкнув его в сторону, он кинулся на полоненников. Ухватив левой рукой одного за грудки, он занес над его головой саблю. Так и сверкнула она в воздухе. Но чья-то рука перехватила саблю.
— Не трожь! — раздался всем знакомый строгий начальный голос. — Хватит на сегодня кровь лить.
Евсейка опустил руку, занесенную для удара, и, еще не выпуская татарина, обернулся на голос. В кругу расступившихся казаков перед ним стоял воевода Дубенской в куяке и шишаке, при сабле и с малой пистолью за поясом.
— Не след нам так вот. Око за око. Нам тут жить да жить, с ними вот обручь, — он указал на ясырей. — К тому же данники они государевы, ясачные люди будут. Кто такие? — обратился к татарам Дубенской. Те затоптались на месте, замотали головами. Не понимают.
— Вот будет им от воеводы ласка, — обратился к Федьке Севостьян Самсонов. — Он их приласкает сейчас!
Дубенской спросил татар еще раз, кто они. Те что-то лопотали по-своему.
— А ну толмача кличьте!
— Толмач! Где толмач! К воеводе толмача! — закричали казаки.
— Спрашивай, кто такие, — хмуро приказал воевода, когда в круг вошел толмач.
Толмач спросил. Все четверо враз заговорили, затрясли головами. Толмач что-то по-татарски крикнул. Те так же, как враз заговорили, враз и замолчали. Потом выступил один, что старей от всех по годам был, и стал говорить. Он говорил быстро, потом повернулся на восход солнца и еще что-то добавил.