Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Она вдруг обхватила ее рукой за шею, приблизила лоб ко лбу и шепнула:
– Разве ты не знаешь, что покрывание волос означает подчинение мужу? Это он тебе так велел?
– Я сама хотела, - ответила Желань. – Так ходят честные жены и у вас, и у нас.
Она смотрела прямо, открыто.
– Разве не правда?
Метаксия едва заметно нахмурилась.
– Правда, - сказала она, - ты правильно говоришь.
– Госпожа, - тихо вмешался скульптор, ждавший в углу зала, в почтительном отдалении. – Нужно прикрыть статую! Иначе
Метаксия повернулась к нему, уперев руки в бока.
– А скажи-ка мне, Олимп, почему ты не взял алебастр? Разве ты сам не видишь, что госпожа выходит как глиняный божок? Или у нее кожа темная, как у африканки?
Прежде, чем Олимп успел ответить, ответила изображенная.
– Мне хозяин рассказывал, что у нас на Руси раньше делали глиняных и деревянных божков – богинь с темными лицами, добрых к людям… Их носили с собой как обереги и укладывали с собой спать… Как и по сей день мы на Купалу костры жжем…
Славянка рассмеялась, поправив темно-русые волосы.
– В том худого нет, чтобы быть сделанным из глины… как Адам, - прибавила она, улыбаясь. – А белая статуя выйдет совсем как ваши, греческие, что поставлены по всему Царьграду на площадях и во дворцах. У вас и своих таких довольно!
Метаксия на несколько мгновений потеряла дар речи.
– Ах, вот как, - едва слышно сказала она наконец. – Хорошо же он тебя учит!
– Да уж не жалуюсь, - сказала Желань; и только тут почувствовала, что зарвалась.
– Олимп! Прикрой ее! – приказала Метаксия, взмахнув рукой, точно отгораживаясь от языческого идолища, которое неведомо как перенеслось на берега Босфора и немыслимым образом заявило на этих берегах свои права.
Скульптор поспешно набросил на статую мокрую ткань. Он перекрестился, затем сложил руки на животе, глядя на женщин с тревогой.
Патрикия покинула мастерскую, крупно, гневно шагая. Желань осталась в зале, глядя ей вслед с огорчением… и с каким-то превосходством.
Метаксия вышла в гостиную, где патрикий дожидался обеих женщин. Подойдя к двоюродному брату, она схватила его под руку. Фома Нотарас здесь, на отдыхе со своей наложницей, заметно окреп, заблистал мужским здоровьем и силой, и Метаксии это почему-то не понравилось.
– Пойдем поговорим! – бросила гостья ему в лицо.
Фома Нотарас вежливо усмехнулся, подчинившись. Он почему-то предчувствовал, что женщины поссорятся, обсуждая статую.
Родственники поднялись по лестнице в кабинет, где Метаксия набросилась на хозяина, точно фурия.
– Что ты наговорил этой несчастной язычнице? – воскликнула она.
– Феодора христианка, - спокойно ответил патрикий. – Такая же, как мы с тобой.
Метаксия рассмеялась, воздев руки.
– Святые угодники! Ты разве забыл, что христианство тавроскифов* таит в себе тьму и язычество, которые не истребить? Самое чистое, истинное христианство есть греческое… римское!
Фома усмехнулся.
–
Метаксия вздрогнула.
– Да что с тобой?
– Ничего, - ответил патрикий, пристально глядя на родственницу. – Разве такие мои слова новость для тебя, сестра? Мы давно учили – и знаем, что дух Божий веет, где хочет…
Метаксия горько рассмеялась.
– И теперь он покинул нашу землю и унесся за море, к тавроскифам! Вы только послушайте этого благородного мужа! Темная язычница узнает историю своих предков из уст ромея – и заново учится у него поклоняться своим идолам!
Спокойное лицо Фомы Нотараса изменилось.
– Метаксия, если ты обидела Феодору в моем доме, немедленно ступай и извинись. Я знаю, что первая она никогда не затеяла бы ссору.
Он говорил ровно, учтиво, но так, что приготовленная резкость не сошла Метаксии на язык.
– Неслыханно, - пробормотала патрикия и, повернувшись, направилась обратно в мастерскую. Щеки ее покрыл румянец. Она не могла себе представить, как будет извиняться перед рабыней.
Однако этого не потребовалось – славянка сама вышла навстречу и поклонилась.
– Я тебя обидела, - сказала Желань, - прости на худом слове!
Метаксия растерянно застыла.
Потом она улыбнулась, хотя удивление все еще стояло в серых глазах.
– Я не сержусь, - только и вымолвила гречанка.
Русская пленница держала себя как хозяйка, госпожа! Метаксия не знала, чем оскорбляться больше, - страннейшим идолопоклонством или непонятным достоинством, которое в Феодоре было таким же природным, неистребимым, как в них обеих женская сущность.
Потом Метаксия заставила себя улыбнуться почти сердечно и взяла славянку под руку.
– Не будем ссориться, христианам это не подобает, - сказала она.
Они вернулись в гостиную, где разделили трапезу. В зале зажгли огни, воскурили благовония, и ужин прошел почти по-семейному. Выпив вина, Метаксия искренне развеселилась и потешала друзей историями, приключившимися в ее поместье.
– Петрона опять забрался в конюшню, чтобы тайком свести лошадь и съездить в деревню к своей возлюбленной, - рассказывала патрикия, - но его заметили Овидий с Горацием, которые сидели в стойле! Они не посмели остановить вора – он разнес бы сплетню об этой парочке по всему дому! Даже глупый влюбленный мальчишка понял бы, что они там не стихи сочиняли!
Метаксия закатилась смехом.
– Я, похоже, одна в доме это заметила, потому что слежу за всем сама! Эти голубки так давно вместе, что я чуть не попросила отца Матфея их обвенчать!
Славянка знала, что Овидий с Горацием были молодые дворовые парни, развлекавшиеся сочинением стихов. Госпожа их хвалила и даже показывала какому-то столичному ценителю.
Феодора покраснела и нахмурилась, осмыслив слова патрикии. Хозяин вежливо улыбался ей – но не рассмеялся этой шутке. Метаксия перестала улыбаться.