Стая (Потомство)
Шрифт:
Вернувшись в спальню, вынул из комода бумажник. Портрет Мэри стоял на прежнем месте – улыбающаяся, постаревшая, но все такая же симпатичная и милая. Рак тогда к ней еще не подобрался.
Следуя многолетней привычке, а возможно, и отвлекшись на фотографию, Питерс открыл еще один ящик комода, где лежали кобура и револьвер тридцать восьмого калибра, и уже наполовину вынул было их, когда вспомнил, что на сей раз они ему не понадобятся.
Оружие можно оставить молодежи.
Вик поджидал его, сидя за рулем машины. Патрульный, которого он сначала не узнал, оказался Майлзом Харрисоном – он знал
Питерс поприветствовал Майлза, спросил, как отец с матерью («Спасибо, все нормально»), после чего забрался на заднее сиденье. Машина тронулась, и он через остекленно-проволочный экран, разделявший салон на две половины, принялся смотреть им в затылки.
Неслабо для экс-шерифа, – с ухмылкой подумал Питерс.
Где-то через полчаса выпитое виски стало искать выход наружу; почувствовав это, он постарался дышать не так часто.
Кухня скорее походила на бойню.
Как, только Питерс вошел и увидел, что осталось от тел женщины и молодой няни, он сразу понял, ктоздесь побывал. Впрочем, он догадался об этом уже тогда, когда увидел забрызганные мочой ступеньки дома – кто-то явно решил пометитьсвою территорию.
Манетти, как ему показалось, тоже все понял.
– Ну вот, теперь видишь, зачем я тебя пригласил, – сказал шериф.
Питерс кивнул.
– Нам позвонила мать сиделки. Ее дочери Нэнси Энн Дэвид в прошлом марте исполнилось шестнадцать лет. Мать сказала, что когда начало смеркаться, она принялась названивать сюда, но к телефону никто не подходил. Потом попробовала еще несколько раз, а когда и потом никто не ответил, решила позвонить нам.
– А женщина?
Он глянул на распростертое на полу тело. Как и лежавшая на столе сиделка, оно было обнажено, руки и ноги также отсутствовали. В груди зияла рана, которую кто-то, ломая ребра, постарался раздвинуть как можно шире – в том месте, где полагалось находиться сердцу, чернела пустота. Череп был расколот, мозги исчезли; по всему полу тянулись внутренности.
– Лорин Эллен Кэлтсес, тридцати шести лет. Разведена. Мужа зовут Дин Аллан Кэлтсес. Мы посадили его под замок, но я уже имел удовольствие переговорить с ним. Судя по всему, ни до одной из них ему не было никакого дела, хотя он все же признал, что пару-тройку раз отвешивал бывшей супруге оплеухи. Правда, как мне представляется, это не тот след. Кроме того, его, похоже, не на шутку встревожила судьба младенца.
– А сколько ему, этому младенцу?
– Полтора года. Девочка. Нигде ни малейшего следа. Крови нет ни в кроватке, ни в комнате. Вообще ничего.
Стараясь не наступить на лужи крови и мочи, Питерс подошел к столу, чтобы взглянуть на тело девушки, над которой уже корпел окружной коронер Макс Джозеф.
– Привет, Джордж.
– Привет, Макс.
– Ну, как тебе это нравится? Похоже, опять то же самое, а?
– Боже упаси, Макс, только не это.
Он заставил себя посмотреть на девушку. И у этой большая часть левой груди также отсутствовала –
– А почему я сказал, что к нам, судя по всему, опять пожаловали старые гости, так просто потому, Джордж, что не досчитался здесь кое-чего.И все по части мяса, если ты понимаешь, что я имею в виду. Знакомо?
Питерс не ответил.
– Причина смерти?
– Бог ты мой, Джордж, да они ж ей сердце вырвали.
Он заглянул в распахнутые голубые глаза. А симпатичная была эта Нэнси Энн Дэвид. Нельзя сказать, чтобы раскрасавица, но все же миленькая. И парни у нее тоже были, в этом он не сомневался. В общем, будет кому по ней тосковать.
– А что женщина?
– Удар по голове. Вероятнее всего, топор или тесак. Мгновенная смерть.
Питерс направился в гостиную, где его поджидал Манетти. Вместе они вышли наружу – надо было глотнуть свежего воздуха.
Вик предложил сигарету, он взял, и оба закурили. Небо постепенно начинало сереть; была та самая чудесная предрассветная пора, когда на смену стрекоту сверчков постепенно приходит пение птиц.
– Ну и что ты думаешь? – спросил Манетти.
Но в словах его слышался несколько иной подтекст: «Ты – единственный из всех нас, кто был там. Только ты можешь сказать наверняка».
Участники тех ночных событий либо умерли, либо разъехались – кто куда, лишь бы подальше, и чтобы не вспоминать о случившемся всякий раз, когда заходишь в лес или собираешься искупаться в море.
Ему бы тоже надо было сделать то же самое.
Вот только Мэри – Мэри родилась здесь, в Мертвой речке, и никуда не хотела отсюда уезжать.
Впрочем, ему одному хватало и кошмаров. Уезжай. Уезжай подальше отсюда.Все те же кошмары, которые сплошной лавиной обрушивались на него, покуда он не опрокидывал второй, а то и третий стакан виски. Перед глазами снова и снова появлялся тот паренек, который медленно надвигался на него, – Питерс кричал ему, чтобы он остановился, но тот так и не послушался, и тогда грохнул залп выстрелов, пальнули все разом, и...
А теперь и Мэри уже нет, и семьи – вообще ничего и никого. В городе жили сплошные незнакомцы. Надо было ему все же уехать отсюда. Даже сейчас было еще не совсем поздно.
И черт с ней, с этой жарой в Сарасоте – ведь есть же у них кондиционеры, правильно?
– Какой-то подражатель, как ты считаешь? – Манетти попытался было изобразить в голосе некоторую надежду.
Питерс посмотрел на него. Вид у шерифа был усталый, а его худое, почти тощее тело постепенно начинало сгибаться в большой вопросительный знак. Да и намного ли моложе его самого был Вик Манетти?
– Через одиннадцать лет? Вик, да ты что – подражатели через одиннадцать лет?
Он отбросил сигарету. В носу по-прежнему ощущался запах человеческой плоти и крови, с которым не смог справиться даже сигаретный дым.
И тут же припомнил еще одну вонь.
Ту самую, которая, подобно незаживающей ране, будет бередить всегда, поскольку так, наверное, никогда и не заживет.
Женщина – окровавленная, карабкающаяся вниз по склону утеса, – и нож, которым она располосовала горло Дэниелса от уха до уха...