Стая (Потомство)

Кетчам Джек

Бык смотрел на свою раскрытую ладонь так, словно оружие появилось там не по его собственному желанию, а по какому-то волшебству, будто некое чудо перенесло его туда.

А ведь за эти восемь лет он перевидал немало подобных штуковин. Ножи, которыми срезали и оскабливали шкуры, рубили и нарезали мясо; ножи, с которых ели, которыми затачивали палки или кости, предназначавшиеся для того, чтобы потом терзать ими его тело; ножи, которыми выковыривали из кожи паразитов или прижигали – заранее разогретыми на костре – кровоточащие раны. Ножи, которыми убивали животных и людей –

подчас быстро, а то и медленно.

Вот только у него самого никогда не было своего ножа.

Годы сидения на цепи сильно ослабили его – сильным остался, пожалуй, лишь один орган. И в тот самый момент, когда ладонь Быка обхватила резную рукоятку ножа, именно этот орган вдруг начал стремительно возбуждаться.

Перед его глазами возник образ человека, долгие недели – во всяком случае, так ему самому казалось – сидевшего в узком и темном проеме, отрезанного от солнечного света, где было невозможно встать не только во весь рост, но даже и на колени, окруженного кучами собственных, густо облепленных мухами испражнений, где ему изредка доставался брошенный из вспышки яркого света костра ошметок мяса.

Было у этого человека и имя. Фредерик. Остального он уже не помнил.

А туда его доставила эта Женщина, именно она привела его в пещеру.

Вот с тех пор он и стал просто Быком.

Долгие годы сидения на цепи сильно ослабили его, однако все же не настолько, чтобы оказаться неспособным обеими руками обхватить рукоятку ножа и вонзить лезвие в ее спину. Он лишь смутно распознавал очертания тела ребенка, находившегося в нескольких дюймах от его рук и отчаянно пытавшегося высвободиться из своей самодельной колыбели, и потому всей массой своего тщедушного тела – одни кожа да кости – навалился на нож, одновременно чувствуя, как в сладостном предвкушении удовольствия набрякший член заскользил по ее гладкому бедру.

Слабо постанывая, он, казалось, даже улыбался, когда Женщина душила его.

Душила и трясла, словно тряпичную куклу, так что скоро изо рта Быка вывалился кончик языка – и все же ему не суждено было умереть; его глаза будто и вправду переполняло невыразимое блаженство, которое уже просто не могло вот так взять и улетучиться. Она же недоумевала: неужели злобная сила духа, так и оставшегося внутри тела убитого ими младенца, оказалась настолько мощной, что сейчас мешает ей справиться даже с Быком? Неужели эта сила оказалась настолько могущественной, что сначала она разметала по частям весь окружавший ее мир, а теперь и саму ее лишила привычных навыков? Все это настолько ошеломило Женщину, что она, пожалуй, даже и не удивилась, когда раздался залп выстрелов, после которого ее тело словно взорвалось сразу в нескольких местах и рваными лохмотьями рухнуло с обрыва.

Последнее, что она успела заметить и осознать, были контуры младенца Второй Похищенной, мощью выстрелов также сорванного с ее тела, и его глаза, холодно взиравшие на нее в полете, а потом и в пустую ночь, куда они вместе устремились.

Глаза охотницы.

00.55

Кролик карабкался по стволу дерева в направлении деревянного настила.

Он дождался того момента, когда

наполнявшие лес звуки наконец затихли, когда бродившие по чаще люди миновали его, вскоре зашуршав ногами по камням где-то внизу. Потом подождал еще немного – просто чтобы убедиться, а возможно, и потому, что ему все еще было страшно.

Он как раз пробирался сквозь заросли кустарника, когда услышал звуки выстрелов. Как же много их было. А потом опять ничего, снова тишина.

Кролик уже не сомневался в том, что все его люди погибли.

Главное для него сейчас заключалось в том, как бы ненадежнее спрятаться.

Он был Кроликом, и остался совсем один. Значит, надо было научиться стать Лисой.

Он продолжал взбираться на дерево, зажав в зубах нож и ощущая доносившиеся сверху незнакомые запахи – явно не его самого. И не Землеедки, не Мальчика.

В неподвижной атмосфере леса они спускались на него вместе с медленно струящимися, обволакивающими потоками воздуха. Иногда ему казалось, что он даже видит их.

А потом вдруг почувствовал знакомый запах страха.

Пока очень слабый, далекий; скорее даже не сам страх, а всего лишь его отголосок.

Но каким же приятным был этот запах.

Он вдыхал в себя аромат невинности —слепую безопасность птичьего выводка, безмятежно спящего в своем гнезде.

Сделав еще один шаг наверх, Кролик окинул взглядом деревянный настил.

И тут же сжимавшие лезвие ножа губы растянулись в широкой улыбке.

Это было то самое, что они все это время так упорно искали, блуждая в ночи неожиданных открытий и утрат. И вот он, Кролик, над которым все только и делали что смеялись и которого никто не хотел даже слушать, именно он, улыбка которого всякий раз напоминала им, что он родился каким-то не таким, ущербным, что ли – именно он нашел его. Спящего, в одеяле, лежащего в том самом месте, куда он водил и Землеедку, и Мальчика, чтобы вместе поиграть. В своем месте.

Он уже почти скучал по ним – в самом деле, ведь некому теперь стать свидетелем его триумфа.

Легко, словно дуновение слабого ветерка, закатившись всем телом на платформу, он замер в полной неподвижности. Находившийся рядом с ним ребенок продолжал спать, безмятежно раскрыв рот и закрыв глаза. Он приблизился к нему – от младенца пахло чем-то сладким.

А затем распахнул одеяло, которое укрывало ноги ребенка. Девочка.

Женщина говорила, что они должны использовать кровь младенца, дабы утолить жажду духа, томившегося в мертвом ребенке – и тогда это обернется благом для всех них.

Но теперь уже не было всех их.

Остался один лишь Кролик.

Он задумался.

Мысленно наслаждаясь вкусом теплой, сладкой крови младенца. И при этом почти – правда, не вполне – представляя себе реакцию остальных. Впрочем, время могло сделать все это вполне возможным.

А потом решил, что Женщина наверняка одобрила бы его решение и после этого не стала бы считать его таким уж глупым.

Итак, младенец оказался девочкой. В ней, в нем они могли начать все это заново.