Стая
Шрифт:
«…диван, чемодан, саквояж, картина, корзина, картонка и маленькая собачонка…»
Юля прижала затылок к холодной стене и поежилась от холода. Холодно было ужасно. Озноб сковывал тело. Откуда-то снизу на ноги набегал сквозняк. Пришлось снять жакет и укутать им босые ступни, оставшись в белой блузе с короткими рукавами. Забавно, вот драгоценности, часы и одежду с нее не сняли — и серьги оставили, и кольца, — а туфли сняли. Наверное, побоялись, что она попытается кому-нибудь из них шпилькой голову проломить. И правильно, она бы попыталась, будь у нее под руками хоть что-то. Но даже бутерброды,
Юля не могла решить — хорошо это или плохо, что ее изолировали. Что не может она видеть лица остальных и слышать, о чем они говорят. Узнать, чего ждут, выжидают, каких ждут указаний. Понятное дело, что у этой группы есть координатор. Сначала очень хотела что-то уловить, пыталась подслушать под дверью. Думала, что впоследствии это как-то поможет ей, но вскоре осознала, что помочь в этой ситуации ей может только один человек, и ему будет глубоко наплевать, как выглядят похитители и о чем они говорят.
И все-таки, как ни пыталась храбриться, неизвестность выматывала не хуже, чем знание. Уже шесть часов прошло, или больше… а ничего не происходило. Никакого движения. Только открытое лицо наемника говорило само за себя.
Снова скрипнул дверной замок. Хотя по ощущениям еще рано для обхода. В проеме выросла знакомая фигура. Но на этот раз ее мучитель не постоял привычно пару секунд, оценивая обстановку, а прошел в комнату. Подошел и остановился перед Юлей. Потом присел на корточки.
«…Дама сдавала в багаж: диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…»
Мужчина что-то спросил, но Юля не слышала. И не только потому что смогла настолько отрешиться, повторяя про себя набившие оскомину строчки, а потому что от страха заложило уши. Этот животный страх, словно в оболочку ее заковал, что могла только смотреть в ожесточенное мужское лицо, но слов не понимала. Не понимала, что он говорит, что спрашивает.
Но вот он поднял голос, и эта оболочка враз потрескалась, как яичная скорлупа, и обсыпалась. Облетела.
— Ну, чего молчишь? — спросил лже-омоновец, и до Юли наконец дошел смысл сказанного. Правда это никак не объясняло, что его интересовало до этого.
— А я с трупами не разговариваю, — нашла в себе силы ответить. Вдруг стало все безразлично. И уже не страшно. И совсем не жутко. Хотелось только, чтобы убили быстро, не мучили.
— Чего? — последовал глуповатый, полный скрытого удивления вопрос.
— Я с трупами не разговариваю. Потому что ты уже труп. Он все равно вас найдет. Всех до одного выловит и убьет. Молись, чтобы он сделал это быстро. — Юля и сама поражалась, насколько звонко звучал ее голос.
Но
— Но все равно, пусть побудет у нас. Это же такой страшный стресс. Мы ей сейчас успокоительное вколем, витаминчики… — умиротворяюще растягивал слова Яков Семенович.
— Сотрясение есть?
— Нет. Ну, по словам Юлии, похоже, что нет. Но беспокоюсь я, а здесь за ней будут наблюдать самые лучшие врачи.
— Переломы? Видимые повреждения? Что-то вкалывали ей там? — забрасывал Шаурин Семёныча вопросами. Жестко говорил, словно клеймил.
— Нет, но…
— Тогда нах*я мне твои коновалы?
Семёныч беспомощно развел руками, будто слов больше не находилось. Вернее, они находились, но как-то вслух их произносить он не решался, ибо Шаурин сейчас был глух и почти слеп. Оно и понятно. Тогда Яков Семёныч посмотрел на Вуича: тот казался более адекватным. Лёня понял его с полувзгляда, шагнул к Шауру, шепнул ему на ухо пару слов. Денис застыл на мгновение, а когда из палаты вышла медсестра, резко шагнул вперед и схватил ту под локоть.
— Со мной поедешь, — приказал он. По-другому это и не назвать — властно произнес, тоном, возражений не допускающим.
Девушка испуганно шарахнулась, покосившись на главврача. Тот прикрыл глаза и едва заметно кивнул соглашаясь.
— Ясноглазая, ну чего стоим? Давай-давай, беги, вещая каурка, переодевай свой белоснежный халатик. И аптечку не забудь, чтоб на всех хватило, — усмехнувшись, подогнал медсестричку Лёня. — Шаур, не пугай девушку.
Юля сунула ноги в тапки, принесенные медсестрой, и отогнала уже не в первый раз появляющееся желание ущипнуть себя. Ущипнуть посильнее, потому что никак не верилось, что все закончилось. Только зычный и отрывистый голос Дениса за дверью убеждал, что все случившееся, — правда. Что это не сон, и она действительно находится в больничной палате, а не в той затхлой комнате. Не думала, что когда-нибудь будет так радоваться больничным стенам. И даже царящий здесь специфический запах вдыхала теперь с наслаждением. Тем не менее чувствовала себя напряженным комком и больше всего на свете желала свернуться калачиком. Или сесть плотно к стене и снова подтянуть колени к груди, от всего мира отгородившись.
Как услышала, что Денис и медсестру готов с собой увезти, поднялась с койки, хотя до этого никак не находила в себе сил пошевелить и пальцем. С него станется, он и правда может к ней сиделку приставить. Только вот меньше всего хотелось ощущать рядом посторонних людей.
— Не надо никого, — вышла из палаты и тихо сказала. Но уверенно. — Все хорошо. Яков Семёныч, выпишите мне что-нибудь убойное от головы. Головная боль — это единственное, что меня сейчас по-настоящему беспокоит. Остальное переживу. Но голова дико раскалывается.
— Юлия, головная боль может быть не только следствием…
— Яков Семёныч… — прервала доктора, чуть скривившись. — Я все понимаю. Но я хочу домой. Домой, — повторила тверже, немного громче. — Там мне будет спокойнее. Выдайте мне все предписания, обещаюсь строго выполнять.
Яков Семёныч сунул руки в карманы белого халата и надул щеки, задерживая во рту воздух.
— Ладно, — сдаваясь, выдохнул он. — Пойдемте в ординаторскую.
— Я в машине, — сказал Вуич и пошел к выходу.