Стая
Шрифт:
Пока ждали такси, все молчали. Избитый дышал тяжело и время от времени не то хрипло всхлипывал, не то пытался прокашляться. Семенов сидел у окна с прямой спиной и курил в форточку. Он выглядел как человек, который спокойно ждет автобус. Я же зачем-то углубился в бумаги, лежавшие на моем рабочем столе, – финансовые отчеты. Уводя мысли от происходящего, мне было проще успокоиться.
Наконец телефонная трель возвестила о появлении такси. Незнакомец встрепенулся и вопросительно посмотрел на своего мучителя. Он был сломлен, подавлен, в нем осталась лишь одна опция – послушно выполнять чужие команды. Впрочем, это был волшебный «эффект Семенова» – в его присутствии даже самые отпетые необязательные лентяи нашего
– Иди, – Семенов кивнул головой на дверь. – Сядешь на заднее сиденье. Там темно, тебя вряд ли о чем-то спросят. А если спросят, скажешь, подрался с товарищем. Не смей идти в больницу.
– Понял, – прошелестел незнакомец.
– Деньги на такси есть?
– Да… И вы больше не появитесь?
– Если ты сказал мне правду – не появлюсь.
Мы остались вдвоем.
– Я все понимаю, что ты сейчас чувствуешь, – сказал Семенов. – Твоя воля – поступить как считаешь правильным. Единственное, о чем прошу тебя – не принимай решения до субботы. Поедем ко мне на дачу, и там я покажу тебе кое-что. И это изменит твои представления о мире. А потом можешь делать что хочешь – хоть сдать меня ментам.
– Что же там, на этой даче? – Меня подташнивало от волнения и усталости.
– Об этом невозможно рассказать, – покачал головой Семенов. – Иначе ты сочтешь меня сумасшедшим. Это надо увидеть самому. И ты увидишь – в субботу. Обещаешь до этого дня ничего не предпринимать?
И мне ничего не оставалось, кроме как со вздохом ответить:
– Обещаю.
Летопись была одна старая, от руки на распадающихся желтых листах записанная. Говорилось в ней о некоем маленьком княжестве, которое было как земной эдем. Жили в нем люди в дружбе и сытости. Но однажды с юга пришли чужаки – целое войско. У каждого воина – сабля черненая, под каждым – мускулистый и дышащий паром конь вороной. И полились реки крови. Не щадили никого завоеватели – ни стариков, ни женщин, ни детей. Всем, кто встречался на их пути, головы рубили. А потом эти головы собрали в огромный холм – так они потом десятки лет и пролежали под степным солнцем, сначала невидяще глядя в равнодушное небо мертвыми глазами, потом обнажив под сходящей слоями высохшей кожей белые кости. Всех убили, до единого человека. И вот настала первая ночь в пустом завоеванном городе, в котором пахло отчаянием, страхом и смертью. Сначала воины устроили пиршество, а потом уснули усталым пьяным сном, глубоким и черным как южная ночь. Разбудили их крики нечеловеческие. И те, кто открыл глаза и вернулся в реальность из мира снов, позавидовал другим – тем, кто принял смерть во сне. Город был наполнен мертвецами. Их растерзанные тела усеяли улочки, пыль мостовых впитала их кровь. Немногие оставшиеся схватились за свои сабли, но это было бесполезно. Не люди были их противниками, не люди ночью напали на город. Волки. И волков было так много – сотни, тысячи. Они сбегались к городу из окрестных лесов и были похожи на бескрайнее серое море.
Многие из тех, кому выпала участь быть разорванными волчьими зубами, даже не верили своим глазам. Думали, что это страшный сон. Не бывает таких огромных волчьих стай.
Все воины были убиты той ночью, в живых остался только один. Был он самый молодой из всех – мальчишка лет четырнадцати. Это был его первый военный поход. Слабый, худенький, он не должен был выжить – сколько раз он едва не сгинул в пути, сколько раз чудом уклонился от вражеского копья, сколько раз, проклиная себя за трусость, бежал и прятался в роще, мечтая о спасении и доме. Его сердце не было горячим сердцем воина. Он мечтал о поле, о рыхлой ароматной земле, в которую укутываешь семена, а потом наблюдаешь за их медленным перерождением.
И всю оставшуюся жизнь потом рассказывал сначала братьям своим, затем – детям, а потом и внукам о Великом Волке, который живет в глухих лесах. Он намного крупнее обычного волка – ростом, должно быть, с дерево. И передвигается он на двух ногах, и глаза у него человечьи, и в глазах отражается его древняя душа. Смотрит на тебя Великий Волк – и как будто бы понимает о тебе все. Не скрыть от него никакого секрета, ничего от него не утаить.
Ни соседи, ни дети, ни внуки выжившему воину не верили. Впоследствии и историки не отнеслись к его летописи всерьез. Она осела в архивной библиотеке небольшого городка на севере России и воспринималась как сказка немногими, кому довелось ее прочитать.
– В субботу не смогу пойти с тобой на пруд, как договаривались, – сказал я Татьяне, – меня друг на дачу позвал, я помочь обещал. В воскресенье сходим, это ведь ничего?
– Ничего страшного, – она была не из обидчивых. Было в ней некое врожденное чувство собственного достоинства, которое не позволяет редким его обладателям чувствовать себя обиженными. Пытаться таких задеть – только себя замарать.
– Не расстраивайся. В воскресенье пикник устроим, вино возьмем с собой, пиццу купим.
– Я и не расстраиваюсь. А где эта дача? – зачем-то спросила Таня.
Я назвал место, и лицо моей подруги скривилось.
– Плохое место, – помолчав, сказала Татьяна.
– Почему?
– Глушь. Там раньше только деревеньки были небольшие, вдоль реки… Но природа красивая, несколько лет назад построили там садовые товарищества. Только зря. Негоже людям в этом месте селиться.
– Ты загадками говоришь, – нахмурился я.
– Некоторые загадки лучше так и оставить секретами, – опустила глаза Татьяна, – То место, о котором ты говоришь, среди лесов стоит. Эти леса никогда не вырубят, земля там рыхлая, болотистая, комарья полно. Большие деньги нужны, чтобы все растащить, присвоить и благоустроить. Так и стоит лес сотни лет. Нехороший лес, недобрый.
– Разве лес вообще может быть добрым или злым?
– Может, – без тени улыбки кивнула она. – Бывает, заходишь в лес, а он как будто бы тебе улыбается, как гостя дорогого тебя принимает. И грибные поляны покажет, и к малиннику выведет, а если сильно утомишься, то и к ледяному роднику, из которого можно напиться. А есть лес мрачный, неприветливый. Он тебя ветками царапает, корни как нарочно ноги твои цепляют. Словно деревья хватают тебя за руки – не ходи туда, не ходи туда, убирайся вон, ты нам чужой, мы тебя ненавидим!
– По-моему, кто-то слишком впечатлительный.
– А еще в таком лесу волки живут, но необычные волки.
– Волкодлак, – вздохнул я, вспомнив любимую страшную историю Татьяны.
– Волкодлак, – мрачно подтвердила она. – Его еще называют Великим Волком. Волкодлак и его стая. Если почуют они человека, чужака, не уклониться тому от смерти, не убежать. Так и сгинет среди болот.
– Обещаю, в лес я не пойду. – Я успокаивающе погладил ее по плечу, но Татьяна нервно дернулась, отстраняясь.
Она была из тех, кто с головой проваливается в любую сиюминутную эмоцию. В этом были и плюсы – минуты счастья она переживала полнокровно, самозабвенно, как дитя. Но если ей было обидно, горько, больно – Татьяна словно проваливалась в ад. Ее тело включало режим саморазрушения. Даже внешне она будто бы сразу становилась на десять лет старше. Я ничего не мог с этой ее особенностью поделать.
– Таня, это садовое товарищество там не первый год стоит. Если бы место было таким нехорошим, оттуда бежали бы люди.