Стеклодувы
Шрифт:
– Пусть те из присутствующих в зале, кто не хочет слушать «Ca ira», встанут, чтобы мы могли их видеть! – громко закричал он. – Таким образом мы сразу же увидим, кто здесь враги народа.
Это предложение было встречено криками одобрения, и я почувствовала гордость за брата. Пьер, наш непрактичный Пьер, не собирался пасовать перед драгунами.
Несколько человек нерешительно поднялись на ноги, но их тут же поспешно заставили сесть соседи, которые, несомненно, опасались услышать угрожающее «аристократ». В воздухе слышались выкрики и звуки споров, и драгуны со шпагами наголо готовы были наброситься на нас и изрубить в куски.
Мэр
– Велите своим музыкантам играть «Ca ira», – сказал он.
– Прошу прощения, – отвечал офицер – это был майор де Руийон, как шепотом сообщил кто-то по соседству с Эдме, – но песня «Ca ira» не входит в репертуар оркестра шартрских драгун.
В тот же момент все находящиеся в зале офицеры, так же как и некоторая часть публики, грянули хором: «Ca n'ira pas», [41] в то время как противники драгун продолжали петь свою песню, притопывая ногами и обходясь без музыки.
Наконец был достигнут некий компромисс. Майор де Руийон согласился разрешить оркестру играть требуемую песню, если после этого им будет позволено сыграть знаменитую мелодию «Richard, о mon roy, l'univers t'abandonne». [42]
41
Дело не пойдет (фр.).
42
Ришар, о мой король, все покинули тебя (фр.).
Эта песня была в большой моде в то время, когда король и королева вместе со всем двором находились в Версале, и намек был ясен. Ради воцарения мира и для того, чтобы можно было продолжать балет, который должен был заключить программу вечера, мэр Ле-Мана согласился.
Мне казалось, что крыша рухнет у нас над головой, когда наконец грянула «Ca ira». Даже я стала подтягивать, пытаясь себе представить, что сказала бы матушка, если бы могла меня видеть. Когда после этого запели «Richard, о mon гоу», казалось, ее поют шепотом, поскольку пели только одни драгуны да еще одна-две женщины в партере, которым хотелось выделиться.
Мы ушли, не дождавшись конца балета, – после того, что только что произошло, остальное было совсем неинтересно. Шагая по улицам, вся наша троица – две сестры и между ними брат – громко распевала:
Ah! Ca ira! Ca ira! Ca ira!
Les aristocrates a la lanterne!
Ah! Ca ira! Ca ira! Ca ira!
Les aristocrates on les pendra!
На следующий день в городе была огромная демонстрация: толпы народа требовали изгнания шартрских драгун, а Пьер и Эдме пошли по домам, собирая подписи под петицией аналогичного содержания. Многие горожане, а также члены муниципалитета считали, что драгуны сослужили городу хорошую службу, защищая его в годину опасности; другие же – Пьер, Эдме и все остальные, принадлежавшие
На какое-то время эта проблема была отложена, но в течение моего недельного пребывания в Ле-Мане мы пережили еще одно волнующее событие, а именно выборы нового епископа нашей епархии. Им стал мсье Прюдом де ла Бусиньер, который принес присягу Конституции.
Мы вышли на улицу, чтобы посмотреть на процессию и приветствовать епископа, который направлялся в собор, где будет отслужена месса Конституции. Его сопровождал эскорт, состоявший из отряда Национальной гвардии, – среди них был и Пьер, – а также шартрских драгун, и тут уж не было никакой ошибки: гремели барабаны, свистели дудки – оркестр грянул «Ca ira».
В конце кортежа длинной вереницей шли простые горожане, вооруженные пистолетами из страха перед возможными беспорядками, и женщины с палками, угрожавшие всякому приверженцу устаревших взглядов на духовенство, буде он окажется среди нас.
Что же касается шартрских драгун, то для них ситуация сделалась критической три месяца спустя, в середине мая, я тогда снова приехала в гости к Пьеру, на этот раз в сопровождении обоих моих мужчин: Франсуа и Мишеля. За несколько дней до нашего приезда на площади Якобинцев состоялась церемония посадки Майского дерева, и, в соответствии с веяниями времени, ствол дерева был задрапирован трехцветным полотнищем. Следующей же ночью дерево было распилено на мелкие кусочки. Это был настоящий акт вандализма, и подозрение тут же пало на драгун, тем более что в тот самый вечер компания драгун оскорбила офицера Национальной гвардии.
На сей раз поднялось все население города. Можно было подумать, что снова наступил восемьдесят девятый год. Огромные толпы народа собрались на площади Якобинцев с криками: «Отмщения! Отмщения!» В город начал прибывать народ из окрестностей, ибо, как обычно, новость распространилась с молниеносной быстротой, и вот уже из соседних деревень повалили крестьяне, вооруженные пиками, кирками, вилами и топорами, грозя сжечь город до основания, если горожане не возьмут дело в свои руки и не заставят муниципалитет изгнать драгун.
На сей раз я оставалась дома, памятуя ужасы мятежных событий перед Сен-Винсентским аббатством почти два года тому назад, но, высунувшись из окна вместе с возбужденными мальчиками, я могла слышать гул толпы. Не прибавляла мне спокойствия и мысль о том, что Пьер, Мишель и Франсуа и даже Эдме находятся там, на площади Якобинцев, призывая к отмщению.
Национальная гвардия, не дожидаясь приказа муниципалитета, начала возводить баррикады и устанавливать на них пушки. Если бы офицеры, командующие драгунами, отдали хоть один поспешный приказ к наступлению, их бы встретили пушечными выстрелами и дело кончилось бы кровавым побоищем.
Однако офицеры, надо отдать им Справедливость, сдерживали своих солдат. А тем временем взволнованные чиновники муниципалитета метались от одного начальника к другому, не зная, что делать, и пытаясь добиться от них указаний.
В восемь часов вечера толпа оставалась такой же плотной и ничуть не менее угрожающей, чувствуя за собой поддержку Национальной гвардии, и все, как один, кричали, несмотря на уговоры муниципальных деятелей разойтись: «Никаких полумер! Драгуны должны уйти сегодня же ночью!»