Стеклянный ключ
Шрифт:
Тот бережно спрятал пузырек в карман, предварительно завернув его в носовой платок.
— Ну что, пошел я, — сказал пассажир. — Попетляй потом минут десять — береженого Бог бережет.
Алексей поморщился: он не любил, когда ему указывали на очевидные вещи, но спорить не решился.
— Удачи.
И они расстались.
Откровенно говоря, после милого рандеву с его матерью самого Андрея Тото видеть тоже не слишком хотела. Но он сидел у парадного, на привычной лавочке, в привычной позе, и от этого
— Добрый вечер, Татьяна.
— Здравствуйте, здравствуйте. Какая неожиданная встреча!
— Надеюсь, не менее неожиданная, чем встреча у Александра Сергеевича, — атаковал он, рассчитывая смутить ее, застать врасплох.
Но ни один мускул не дрогнул на ее безмятежном лице.
— Не стоит возлагать надежды на такие безделицы, — произнесла она глубоким голосом, слегка отдающим в хрипотцу. Он смотрел и поражался тому, что перед ним, в сущности, женщина, которую он совершенно не знает. И ему стало страшно. Она глядела на него с любопытством и плохо скрытой иронией.
— Я же спрашивал тебя, неужели трудно было ответить, — пробормотал он.
— Ты спрашивал о родственниках, и я ответила тебе сущую правду. Ты же ничего не объяснял мне. А самое главное, я очень не люблю оправдываться. Я ведь ничего плохого тебе еще не сделала.
— Я думал, мы с тобой откровенны друг с другом, а ты… — Он хрустнул пальцами. — А ты игралась со мной! Весело, да?
— Не кричи, милый, — попросила она. — Чем громче человек кричит на другого, тем больнее ему самому. Я это всегда помню, но не всегда учитываю.
— Да ты слова доброго не стоишь! Ты, твои безумные бабки и твоя квартира… Я обалдел — сидит в кафе, разговаривает со своей подругой, и ни звонка, ни ответа, ни привета. Будто меня нет на свете. Да и зачем я, когда такой магнат рядом? Конечно, Александр Сергеевич — это что-то. Только я в толк не возьму, зачем ты на меня бросилась?
Она помолчала. А когда разлепила губы, голос ее был все так же спокоен:
— Спокойной ночи, Андрюша. Я не думаю, что у нас получится нормальный разговор. И зачем портить чудесные воспоминания?
Он схватил ее в отчаянии за плечи и принялся трясти.
— Так я уже стал воспоминаниями? Засчитала себе еще одну безмолвную фигуру на скамейке?
Татьяна внезапно обняла его, принялась гладить по плечам, по взъерошенным волосам, целовать любимое лицо:
— Что случилось? Что? Где так болит?
Андрей опустился перед ней на колени:
— Прости, прости, милая моя. Я так намучился за эти дни… Я черт знает что передумал.
— Ну, идем в дом, — попросила она, — нечего здесь устраивать бесплатный спектакль для наших соседей…
Спустя два часа они лежали в постели и каждый думал о своем. Андрей — счастливый и расслабленный — мечтал о том, как все утрясется каким-нибудь образом и они съездят на море. Приближается бархатный сезон, отчего бы не воспользоваться этим и не провести недели две
Она понимала, что это последний их вечер, и лежала, впитывая ощущения всеми порами кожи. Она вдыхала запах его волос, притрагивалась легко, стараясь запомнить эти прикосновения. Если бы он заговорил о будущем, спросил, она бы рассказала ему, что случится с ним дальше. Но он молчал, и Тото не стала нарушать драгоценные минуты тишины скорбными предсказаниями. По идее ей должно было быть больно, но не было. Боль и горе — чувства иного порядка, их вызывают другие события. Андрей жив, здоров, с ним все хорошо — чему же болеть? Отчего?
— Ты должна понять, что я почувствовал, когда увидел тебя в этом шикарном платье, такую изменившуюся. Чужую. У меня будто отняли кусок моей собственной жизни, — объяснял он.
— Ты сам говорил, что у любого человека есть прошлое и настоящее. Я очень взрослая, Андрюша. Наша встреча — это огромный для меня подарок, это счастье, это чудо. Но ведь и какая-то своя жизнь у каждого из нас уже состоялась. И от нее просто так не избавишься, правда? — шепнула она.
— Ну да, конечно. Но ты могла бы сказать, что у тебя есть…
— А зачем?
— Пойми, как-то странно это смотрится — то несчастная эта квартира, то шикарная шляпа и персональная выставка в центре города. Попахивает Кафкой.
Она радостно кивнула совпадению вкусов:
— Кафка и есть. Понимаешь, милый, я никак не могу смириться с ограничениями, которые накладывает любой образ жизни. Я ненавижу нищету, и поэтому у меня всегда есть деньги. Я терпеть не могу тщеславных людей, и поэтому свои деньги трачу только на то, что доставляет мне удовольствие. Когда я понимаю, что начинаю обрастать ракушками и водорослями, как корабль, что из-за этого теряю скорость, я сбегаю от этой себя. И мне до нее…
— Нет дела? — спросил он, вспоминая давешний разговор в парке.
— Ровным счетом никакого, — подтвердила она.
— Кажется, я тебя понимаю. Милая моя, как же мне с тобой хорошо… Но нужно ехать. Я обязательно позвоню завтра, часов в десять-одиннадцать утра, мы назначим встречу и во всем спокойно разберемся. Договорились?
— Конечно, конечно, милый.
Он встал, собрался и ушел; а она долго смотрела из окна вслед его отъезжающей машине, и не было в ее взгляде ни света, ни счастья, ни тревоги, ни ожидания. Но только безмятежный покой.
Случай, всего только случай подыграл одному везучему человеку.
— Ты крепко сидишь? — спросил Винни, подходя к товарищу.
Данди отложил кроссворд, которым развлекал себя минут двадцать или двадцать пять, и пожал плечами:
— Не падаю.
— Так сиди крепче. И держись за кисточку.
— Любишь ты дешевые эффекты, — не выдержал товарищ, страдавший от этого вот уже много лет подряд.
— Паузы, — поднял палец начитанный Винни. — Как писал бессмертный Сомерсет Моэм, чем больше артист, тем больше его пауза.