Стеклянный ключ

Угрюмова Виктория

— Нет, бабки! — закричала она. — Бабло! Зелень! Но я так хотела, чтобы мы были вместе! Вместе покупали, вместе радовались.

Андрей подчеркнуто вежливо улыбнулся продавщице:

— Простите нас.

Он заставил Марину снять кольцо и увлек ее в машину.

— Ну что, малыш? В чем дело? — спросил, усаживая ее рядом, но в голосе молодого человека было не слишком много участия и сочувствия. Его коробило от жаргона, от ее поведения, от самого предложения радоваться очередной покупке, которая завтра будет забыта за ненадобностью, наконец. — Критические дни, депрессия, переутомление? Что на сей

раз?

Марина уже рыдала в голос:

— Тебя никогда нет рядом, даже когда тебя можно пощупать, потрогать. Ты все время где-то, с кем-то! Почему мы не вместе? Я тебе совсем разонравилась? Где ты? Ау!

— Видишь ли, лапа моя, тебе там совсем неинтересно. А мне совершенно безразличны эти вот кольца.

— Кольца-то при чем? — Слезы текли по ее щекам в три ручья, но удивление пробилось даже сквозь обиду и боль.

— Они все безвкусные. Дешевка.

— Ни фига себе, дешевка! Ты что, Сорос или граф Монте-Кристо? Или наследство получил от Гейтса?

Он поморщился:

— Дешевка, которая стоит тысячу, две, три. Ты предлагаешь мне восторгаться тем, чего я органически не перевариваю. Я тебя просил — не заставляй меня участвовать в этих глупостях. Меня это раздражает. А теперь ты обижаешься…

— Ты меня не слышишь! Ты со мной вообще как с человеком не разговариваешь. Я нужна тебе как красивая вывеска.

— Больше всего на свете люблю, когда ты начинаешь говорить о себе в превосходных выражениях, — язвительно заметил он.

Марина пулей выскочила из машины, изо всех сил хлопнув дверцей. Сделала несколько шагов — независимая, разгневанная. Андрей сидел за рулем, явно ожидая, что она вернется. Он оказался прав: девушка подошла к машине, наклонилась и потребовала сухо и отстраненно:

— Дай мне денег на такси.

Андрей достал из портмоне несколько сотенных долларовых купюр.

— Надеюсь, этого на такси хватит.

— Хватит, — сказала Марина. — Большое тебе спасибо за приятный вечер и обещанный подарок.

Сердито простучала каблучками по асфальту.

Если бы она знала, куда ее бойфренд двинется сразу после того, как расстанется с ней, она бы не ушла ни за что на свете.

Андрей сорвался с места, как на гонках «Формулы-1», выруливая назад, к «Каффе». Он торопился, волновался, хотя голос рассудка и говорил ему, что никакой Татьяны там быть уже не может, что прошло слишком много времени, не говоря уже о том, что прощание вышло не самым удачным.

Но он не мог не вернуться, не попытать счастья. Ни о каком хладнокровии речи и быть не могло. Впервые в жизни ему даже захотелось курить, но сигарет не оказалось, да и не знал он, как это — хотеть курить: прежде Андрею и в голову не приходило подобное. К мелким вредным привычкам он относился беспощадно. И скорее всего он даже не замечал, что бормочет себе под нос:

— Черт знает что — наваждение какое-то…

* * *

Татьяны в кафе, конечно, не оказалось, и единственное, чего он добился, — доставил море удовольствия той самой молоденькой официантке, которая с мечтательной улыбкой наблюдала за его хаотическими передвижениями вверх и вниз по лестнице. Девочка она была романтичная, впрочем, кто из нас не был романтиком в девятнадцать лет? И она уже четко и в деталях вообразила себе,

как однажды приедет к ней такой замечательный принц на желтой машине — тонкий, сухощавый, высокий, немного похожий на Кевина Сорбо, и ужасно сексуальный. Как будет метаться в бесплодных поисках, расстроится, а тут и она выйдет ему навстречу из какого-нибудь темного уголка и…

Андрей уехал.

По дороге он несколько раз принимался набирать номер коммунальной квартиры, но тут же и переставал, не слишком понимая, что скажет, буде Татьяна окажется дома. Извиняться ему, в принципе, было не за что: в самом деле, что он так разволновался! Он взрослый человек, у него была какая-то своя жизнь все двадцать шесть лет, вплоть до сегодняшнего дня. И невероятно, нелогично предполагать, что она внезапно, за час-полтора возьмет и войдет в новое русло.

«Какое новое русло?! — в ужасе одернул он себя. — С какой стати что-то вообще должно измениться? Не дурей, брат Андрей!»

Кажется, голос разума и сам понимал, насколько слабо к нему прислушиваются.

Домой ехать не хотелось, на работу, ругаться с Мишкой, — тем более. Хотелось тишины, умиротворения, одиночества. Возможности побыть наедине с самим собой, подумать ни о чем. Точнее — не о делах, контрактах, растаможке, обналичке или Маринкиных капризах, а о себе, о душе, как ни высокопарно это звучит. Черт знает, до чего докатился, — неудобно говорить о душе, даже про себя.

Андрей думал о том, как причудливо складывается судьба. Лет шесть назад, уже окончив престижный английский университет в статусе самого юного выпускника за всю историю заведения, он считался баловнем судьбы, счастливчиком, все дороги были открыты перед ним. И мечтал он о чем-то возвышенном, высоком. Нобелевскую премию по литературе, кстати, хотел получить. Кино снимать. Нынче он тоже не бедствует и тоже считается везунчиком — кто бы спорил, откровенно говоря, — но что-то важное ушло и никогда больше не вернется. Словно из тысячи дорог осталась только одна: проторенная, гладкая, без выбоин и ухабов, но ведущая в никуда.

Если бы он поделился этими мыслями с Мишкой, Маринкой или матерью, то они предложили бы — каждый соответственно: выпить как следует; койку; «Хорошего психолога, который Веру Ивановну — как, ты не помнишь Веру Ивановну? — в три недели поставил на ноги, хотя у нее была жуткая депрессия, когда Иван Степанович ушел к молоденькой…». Больше поговорить, оказывается, было не с кем. И хотелось иногда остановиться, запрокинуть голову и закричать так, чтобы чертям тошно стало.

«С жиру бесится», — сказали бы тогда добрые сограждане.

А жизнь проходит. Незаметно так, будто песок сквозь пальцы. Вот, кажется, вчера было двадцать четыре, сегодня — двадцать шесть. Как невесело усмехалась бабушка незадолго до смерти: «Оглянуться не успеешь, солнышко. Так и просвистит мимо».

Потому и тянуло Андрея к удивительной женщине, встреченной сегодня днем, что никто из его знакомых не мог позволить себе ходить по городу в обнимку с енотом, говорить, что думает, и не стесняться полубезумных близких. Она обитала в ином мире, куда большинству народонаселения планеты Земля вход был строго воспрещен, и ему казалось, что она обязательно поймет, из-за чего ему хочется кричать порой от отчаяния.