Стеклянный ключ
Шрифт:
— Они погибли в автомобильной катастрофе, — ответила Тото после небольшой паузы. — Очень давно, когда я была совсем маленькой. После этого дедушка с бабушкой стали моими опекунами, даже отчество у меня по дедушке, а не по настоящему отцу. Дедушка, впрочем, тоже очень скоро умер.
— Простите, пожалуйста, — прошептал Андрей.
— Что вы — не извиняйтесь. Было бы нечестно утверждать, что я испытываю скорбь или боль. Наверное, я очень жестокий человек, но я не могу тосковать по тем, кого совсем не знала. Я всю жизнь прожила с бабушкой и со
— Вероятно, это была прекрасная жизнь.
— Всякое бывало. Но я бы никогда не согласилась на другую.
Андрей уставился на нее со странным выражением:
— Завидую. А мне всегда казалось, что я не живу. Так, делаю что-то, оправдываю надежды родителей, друзей, подруг. Добиваюсь чего-то, потому что не добиваться не принято. Зарабатываю деньги. Покупаю, продаю. А жить начну вот-вот, с завтрашнего дня, ну в крайнем случае с понедельника.
Татьяна рассмеялась. Смех у нее был прелестный — заливистый, мелодичный.
— Что? — смутился он.
— Представила себе, сколько новых жизней было не начато с понедельника. Хотите, отправимся к нам?
— Именно этого и хочу, — нежно сказал молодой человек.
И очень осторожно взял ее за руку. Татьяна смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда мерцающих, сиреневых в этих сумерках глаз царицы морей. И тогда он медленно и осторожно, как если бы это была маленькая птица или иное беззащитное и испуганное существо, поднес ее руку к губам и стал целовать ладонь.
Глава 7
В шикарном двухэтажном загородном особняке, построенном в старинном викторианском стиле, все было подчинено замыслу одного человека. Огромный холл-библиотека, в котором все стены закрыты стеллажами с книгами; какие-то экзотические статуэтки, ковры, опять же оружие. Мебель старинная, тяжелая и солидная, красного дерева и мореного дуба. Все говорило о том, что здешний хозяин — человек старомодный, новшества только терпит, да и то самые полезные и необходимые. Без которых уж совсем никак.
Знакомый нам одноглазый господин в бархатной домашней куртке и брюках со штрипками сидел, развалясь, на низеньком «восточном» диванчике. Он говорил очень сдержанно, но его недовольство совершенно очевидно выражалось в том, что он вытаскивает лезвие с набалдашником в виде птицы из трости, как из ножен, и со стуком загонял клинок обратно. Его трость оказалась вполне серьезным, хотя и старомодным оружием. Одноглазый делал выговор своим помощникам.
— Неужели сложно попасть в квартиру? — спрашивал он низким, тихим голосом, от которого по телу провинившихся ползли толстые, противные мурашки.
— Видите ли, Владислав Витольдович, — постоянно норовя переломиться в поясе и удерживая себя от этого поступка только лишь ценой неимоверных усилий, докладывал давешний «посыльный», — там постоянно кто-то толчется. Бабки эти ненормальные нос суют во все дела. Художник мельтешит постоянно. Толстый этот туда-сюда бегает. Голова кругом.
Вадим поморщился,
Лицо одноглазого приобрело такое свирепое выражение, что оба провинившихся стушевались и принялись извиняться:
— Вы только не беспокойтесь. Завтра уж мы наверняка их как-то выманим, что ли…
— Очень бы вам советовал быть порасторопнее. Это в ваших интересах, дружок, — раздельно и по слогам произнес Владислав Витольдович, обращаясь непосредственно к Вадиму. Его товарища по несчастью он как бы вообще не замечал.
Встал, опираясь на трость, и покинул комнату.
Вадиму очень хотелось сказать пару «ласковых» тому, из-за кого он был вынужден перетерпеть эту бурю, но что значат его пустые угрозы и брань после того, как виновных отчитал шеф? Он резко развернулся на каблуках и отправился в гараж — надежды на приятный отдых рухнули.
А «посыльный» спустился на кухню, где уже обедали несколько телохранителей. Горничная, накрыв стол, ушла к себе.
— Что, — сочувственно сказал огромный рыжий детина с синими от татуировок пальцами, — влетело, Костянелла?
— Не то слово. До сих пор трясет, — признался тот.
— Чудасия, одно слово, — кивнул рыжий, которого звали Глебом. — Ведь дед дедом, ему сто лет в обед должно исполниться. На ногах толком не стоит. А как глянет на меня, так мороз по коже. И чего я его боюсь? Мне же его в порошок стереть — раз плюнуть. А вот боюсь до одури.
— Верно. Слушай, интересно все-таки, что это такое может быть, из-за чего столько шума и гама?
— Сказано тебе — неизвестно.
— Так, может, и нет ничего? — предположил Константин.
Глеб задумался и выдал неожиданно:
— Влад похож на человека, который гоняется за миражами?
— Не похож. А вот на одержимого — вполне. Это ведь иногда одно и то же.
Когда Татьяна и Андрей зашли в квартиру, их до глубины души проняла царившая там неожиданная тишина. Всех жителей восхитительной коммуналки они обнаружили на кухне, где Геночка позировал Аркадию Аполлинариевичу для его нового монументального полотна «Посейдон». Одну ногу Геночка поставил на ведро, рукою оперся о швабру, которая в данный момент играла роль трезубца и скипетра колебателя морей. Капа и Липа махали на несчастного огромным бумажным веером, прилежно воспроизводя столь необходимую для полноты картины бурю.
— Геночка, — энергично скомандовал художник, — выше подбородок, расправьте плечи. Вы здесь не простой смертный с окладом в семьдесят пять условных единиц, и то не всегда! Вы здесь бог, божество! Изобразите величие! И поверните голову еще чуть-чуть вправо, чтобы ваши кудри летели по ветру!
— Какие кудри?! — уныло уточнил Геночка, задумываясь об окладе в семьдесят пять условных единиц, да и то не всегда.
— Условные, — ответствовал Аркадий Аполлинариевич, имея в виду именно кудри, но Геночка снова горестно вздохнул.