Стеклянный мост
Шрифт:
Один из самых впечатляющих эпизодов — облава в «Горькой траве», которую героиня повести и ее родители наблюдают из окна подвала, не видя ничего, кроме ног — в мужской, женской, детской обуви, в черных начищенных сапогах. В кинематографе зачастую используют такой прием частичного или отраженного показа, когда берегут нервы зрителей или не хотят ссориться с цензурой. Кстати, проза Марги Минко и в самом деле кинематографична — «Падение» с его параллельным монтажом, скупой и точной обрисовкой характеров и места действия представляет собой (через диалог и внутренний монолог) почти что готовый сценарий, как, впрочем, и другие вещи сборника. В 1985 году бельгийский режиссер
Стоическое мироощущение Марги Минко проявляется не только в ее терпимости, которая вовсе не означает всепрощения, как иногда ошибочно полагают. Стоик но убеждениям и образу жизни — такой человек среди людей бывает одинок. Да и сама по себе тема ее творчества — преследование евреев в Нидерландах — достаточно ясно подсказывает, откуда исторически берется у писательницы этот мотив одиночества. Евреи, как упоминалось выше, после нескольких столетий жизни в Нидерландах и активного участия во всех сферах общественного бытия продолжают сохранять обособленность — в религии, культуре, житейских традициях. В свою очередь в определенных кругах нидерландского общества издавна проводилась четкая демаркационная — если не сказать: дискриминационная — линия между ними и еврейской частью населения, и происходило это задолго до пресловутого разделения на «чистых» и «нечистых» в октябре 1940 года. В рассказе «Клоостерлаан» из «Горькой травы» героиня вспоминает, как донимала ее и сестру в школе ребятня, подзуживаемая учителями. Горечью обиды пропитаны строки «Маминой деревни» и «Возвращения». Кстати, концлагерь Вестерборк близ Амстердама был создан в 1939 году не нацистами, а нидерландскими властями для интернирования евреев, бежавших из фашистской Германии.
Писательница не раз упоминает об отчужденности, настороженности, враждебности, наконец, которую ее герои испытывают со стороны соотечественников и даже недавних добрых соседей, когда настают тяжелые времена. Но порой начинает казаться, что она принимает это отношение чуть ли не как должное, как нечто такое, против чего нет смысла восставать.
В мироощущении Марги Минко порой подспудно звучат фаталистические ноты: а стоит ли, мол, бороться с несовершенствами человека и человеческого общества в целом, можно ли победить Случай? Его Величество Случай лишает Фриду Борхстейн всех ее близких, сохранив ей одной свободу, и тот же Случай обрывает ее жизнь столь нелепым и неожиданным образом. Случай спасает от фашистского концлагеря героинь «Стеклянного моста» и «Горькой травы». Фатализм, как принято считать, обрекает человека на пассивность, но герои Марги Минко пассивны еще и потому, наверное, что жизнь, настоящая, полнокровная жизнь осталась у них в прошлом, с теми, кого больше нет, с теми, кто был, кто живет лишь в памяти живущих. «Пустой дом» (1966) — так называется единственный пока роман писательницы; в нем звучит та же ностальгия, та же поминальная по прошлому, которое больно вспоминать и невозможно забыть, тот же двойной комплекс любви и вины — чувства вины человека, пережившего своих любимых.
Произведения Марги Минко возводят хрупкий стеклянный мост памяти между деловым, но неприкаянным настоящим и полузабытым кровавым прошлым, от которого иные хотели бы отмежеваться. Но, как сказал А. Т. Твардовский, «кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу». Негромкий реквием в прозе Марги Минко, реквием жертвам войны, геноцида и нетерпимости, учит ненавидеть эти три взаимосвязанных и великих зла теперь, чтобы навсегда изжить их в будущем.
Горькая
Маленькая хроника
Поезд мчится в сознанье моем,
На гибель везет евреев.
Это память о прошлом живет,
Словно предупрежденье…
Памяти моих родителей, Дава и Лотты, Бетти и Ханса
Первые дни
Все началось с того дня, когда мой отец сказал:
— Надо разузнать, все ли вернулись.
Несколько дней нас не было дома. Весь город эвакуировался. Поспешно собрав чемодан и пару сумок, мы присоединились к толпам людей, уходивших из города в направлении бельгийской границы. Бетти и Дав были тогда в Амстердаме. «Они и не догадываются, что здесь происходит», — сказала моя мама.
Долгим и опасным был этот поход. Чемодан мы везли на велосипеде. На руль повесили туго набитые сумки. Над нашими головами проносились осколки бомб и трещали пулеметные очереди. В толпе то и дело падали убитые и раненые, вокруг них собирались близкие и друзья, а остальные продолжали идти дальше. Дойдя до самой бельгийской границы, все разбрелись на отдых по крестьянским хуторам. Через два дня мы увидели, что по дорогам двигаются оккупационные войска, и спустя несколько часов вся масса беженцев тронулась в обратный путь.
«Опасность миновала», — сказал один наш городской знакомый, и мы вместе зашагали назад, в город.
Дома все было как прежде. Посуда так и стояла на столе. Только вот стенные часы остановились. Мама тут же настежь распахнула окна. В доме напротив женщина развешивала одеяла на перилах балкона. Где-то неподалеку выбивали ковры. Точно на свете ничего не случилось.
Мы с папой вышли на улицу. Рядом, в своем палисаднике, работал наш сосед. Увидев нас, он подошел к калитке.
— Видели их? — спросил он. — Вот это сила, а?
— Нет, — отвечал отец, — я ничего пока не видел. Как раз и собирался посмотреть.
— Весь город кишит ими, — сказал сосед.
— Что ж тут особенного, — ответил отец. — Бреда — город пограничный, этого следовало ожидать.
— Интересно, — сказал сосед, — надолго ли они задержатся?
— Уверяю вас, ненадолго, — убежденно сказал отец.
— Ну а вы? — Сосед подошел ближе. — А вы? Что вы будете делать?
— Мы? — переспросил папа. — Ничего. Почему мы должны что-то делать?
Сосед пожал плечами и сорвал листик с живой изгороди.
— Послушаешь, что они там, в других странах…
— Здесь так не будет, — ответил отец.
Мы пошли дальше. В конце улицы нам встретился менеер ван Дам.
— Кого я вижу! — воскликнул он. — Мы уже возвратились?
— Как видите, — ответил отец, — все живы-здоровы и опять у себя дома. Есть новости о других знакомых?
— Конечно, — сказал менеер ван Дам, — и самые разные. Говорят, например, что сын Мейера с несколькими друзьями сумели проскочить к французской границе.
— Ох уж эта молодежь, — сказал отец, — всюду подавай им приключения. Впрочем, я их вполне понимаю.
— А ваша вторая дочь и сын разве не с вами?
— Нет, — ответил папа, — они в Амстердаме. Им там хорошо.
— Пока хорошо, — заметил менеер ван Дам.
— Нам пора, — попрощался отец.
— Что хотел сказать менеер ван Дам этим своим «пока хорошо»? — спросила я у папы, когда мы немного отошли.
— Я думаю, он слишком мрачно смотрит на вещи.
— Как и наш сосед, — сказала я.