Стеклянный страж
Шрифт:
Самое сильное и предельное лекарство человеческого мира – любовь ко всем без исключения людям. Чуть менее сильное – к некоторым людям. Еще менее – хоть к родителям, хоть к кому-то. Если человек наступил на любовь и пошел дальше – это уже финал. Он остается в таком беспросветном мраке, что непонятно, с какой стороны к нему вообще можно достучаться.
К чему это я? У меня плохо получается заботиться о других. Вообще не получается».
Устав
«Я ее люблю», – писал Матвей.
Ирка запустила ногти в бумагу, оставив оттиски полукружий.
– Ну что? – спросил Антигон, прыгая рядом. – Поняли, куда подевался этот тошнотский тошнот?
Валькирия медленно покачала головой.
– Знаешь что, – сказала она задумчиво. – Давай его поругаем! Может, мне тогда легче станет, а?
Антигон согласился, и они принялись ругать Багрова. Причем каждый ругал его по-своему. Антигон говорил: «Умничка! Молодец! Красавец!», Ирка же это опротестовывала.
Вечером к Ирке неожиданно нагрянула Хола. Валькирию-одиночку это удивило: они никогда особенно не дружили. Да Хола и сама ощущала себя не в своей тарелке. Походила по «Приюту валькирий», точно искала кого-то. Потом, близоруко щурясь, села на стол (все стулья были безнадежно завалены вещами).
Зрение у Холы было скверное. Книжку она читала впритык, однако очков не носила – стеснялась. Дважды Ирка видела, как Хола вставляла и вынимала контактные линзы. Но после и линзы Хола бросила носить и предпочла оставить все как есть.
«Когда у меня копье, я и так все вижу!» – утверждала она.
Ирка давно подметила эту особенность. Валькирии в бою и валькирии в быту – абсолютно разные существа. Словно из разных миров. Когда они сражаются – свет наполняет их силой. Даже толстая Бэтла, которая на третий этаж поднималась с сопением, с копьем в руке преображалась и могла без отдыха пробежать хоть пять километров.
– Я слышала: ты осталась без своего ножа? – поинтересовалась Хола.
Антигон сердито чихнул. Хола не обратила на его чих никакого внимания.
– Могу тебе предложить одного своего знакомого паренька! Каратист, в финансовом учится, машину водит! А стихи какие пишет! К Новому году, к Восьмому марта, к двадцать третьему февраля!
– Без двадцать третьего февраля обойдусь! – буркнула Ирка.
– Как? Разве ты не защитник отечества? – возмутилась Хола. – Соглашайся, подруга! Отличный будет паж! Иностранные языки знает!
– Ага… куриный со словарем, а собачий без словаря! – огрызнулась Ирка.
Антигон радостно заквакал. Когда он от всей души смеялся – в кикиморе всегда просыпалась лягушка.
Хола встала, сердито скрипнув столом.
– Ну не хочешь, как хочешь,
– Нет.
– Я так и думала, – кивнула Хола.
– Ты что-то о нем знаешь? – быстро спросила Ирка.
– Ничего я не знаю! – поспешно сказала Хола.
Ирка схватила ее за рукав.
– А почему ты назвала его бывшим? И почему он не должен был заходить?
– Просто назвала, и все. Ну, покедова! – сказала Хола и, вырвав рукав, поспешно скользнула в люк.
Все эти долгие часы Багров бродил по Сокольникам вокруг «Приюта валькирий». Несколько раз из-за деревьев Матвей видел его дощатый бок.
Дважды Багров начинал приближаться, но оба раза получал внятные предупреждения, что этого делать не следует. Первый раз ему попалась Ламина, едущая на спортивном велосипеде и совсем будто не глядевшая в его сторону. Во второй раз, когда он был от «Приюта» метрах в двухстах, он увидел оруженосца Фулоны. Оруженосец стоял у скамейки и разглядывал ее с таким интересом, словно находился в музее, а скамейка являла собой образец столярного искусства.
– Красотища какая, а? Просто даже страшно подумать, что на такую скамейку может сесть какой-нибудь урод! – произнес он, адресуясь не к Матвею, а вообще в пространство.
Багров развернулся и ушел. У него мелькнула мысль обойти поляну с противоположной стороны, где лес был гуще и подход к «Приюту» не просматривался с аллеи. Прошагал по дорожке метров триста, пока она не начала закругляться, сливаясь с беговой, и, убежденный, что оруженосцу Фулоны его не засечь, скользнул в лес. Обежал, сбивая лицом листья и радуясь, что лес не стал еще совсем прозрачным.
Лес стремительно желтел. Осень в Москве и Подмосковье всегда наступает внезапно. Она только готовится долго. Так и художник бесконечно открывает краски, двигает этюдник, раскачивается – а потом раз! – взялся за дело, и за несколько часов картина готова.
И еще одна деталь всегда бросалась в глаза Матвею. Если листья осенью не желтеют, они гниют и подмокают прямо на ветвях. Это особенно заметно по сирени. В желтом листе есть еще что-то благородное. Подмокающий же полузеленый лист неприятен, как молодящийся старик.
Но вот и знакомый «Приют». Матвей увидел его потемневшие от дождей старые доски, набитые на растущие рядом сосны. Опустился на живот и быстро пополз, готовясь вскочить и схватиться за канат. В десяти шагах от «Приюта» на бревне сидела валькирия Таамаг и мирно читала познавательную книжечку «Основы женского бодибилдинга». Рядом к сосенке привалился плечом Вован с бейсбольной битой.
Что-то уловив, оба вскинули головы и стали шарить глазами над головой Багрова. Матвей поспешно отполз.