Стена (Фантастические повести)
Шрифт:
— Немеркнущее иллюзионное искусство всегда влекло людей к магическому кругу арены.
— Из книжки цитата? — спрашивает с ехидцей Алик.
— Язва ты, Радуга, — говорит Ибрагим, как давеча Бим. — Мои слова. Нет мне равных в искусстве фокуса.
— А Кио?
— Слаб, слаб, все у него на технике, никакого волшебства.
— А как вы свое волшебство дирекции объяснили?
Джинн морщится. Похоже, что воспоминания об этом удовольствия ему не доставляют.
— Запудрил я им мозги. Слова разные употреблял.
— Какие
— Умные. Говорю: всем управляет конвергационный инверсор, препарирующий мутантное поле по функции «Омега» в четвертом измерении.
«Не хуже Никодима Брыкина шпарит», — изумляется Алик и с интересом спрашивает:
— А где инверсор взяли?
— Это мне — плевое дело. Я его на минуточку из института мозговых проблем телетранспортировал.
— Брыкинский аппарат?
— А хоть бы и брыкинский, мне без разницы. Показал я его дирекции и обратно вернул. пыли, сытый и добродушный, уселся в кресло и задал традиционный вопрос: что происходило в его отсутствие? — Алик не удержался, похвастался:
— Сегодня Бима наповал сразил.
— Каким это образом? — спросил отец, не выясняя, впрочем, кто такой Бим. Несложная аббревиатура в доме была известна.
— Прыгнул в высоту на метр семьдесят пять, — сказал небрежно, между прочим, не отрываясь от книги.
Отец даже рассмеялся.
— Красиво сочиняешь.
— Кто сочиняет? — возмутился Алик. — Позвони Фокину, если не веришь.
— Алик, чудес не бывает. До моего отъезда ты не знал, с какой стороны к планке подходить.
— А теперь знаю.
— Ты потрясаешь основы моего мироощущения. — Отец любил высказываться красиво.
— Придется тебе их пересмотреть. Факты — упрямая вещь.
— Так-таки взял?
— Так-таки взял.
— С третьей попытки? — отец еще на что-то надеялся.
— С первой. — Алик безжалостно разрушал его надежды.
— Чудеса в решете! Слушай, а может, ты с Фокиным сговорился? — отец искал лазейку, чрезвычайно беспокоясь за свое мироощущение. Ему не хотелось пересматривать основы: лень и трудно.
Алик обиделся. Одно дело — не верить в бабу-ягу, другое — в реальное, хотя и удивительное явление. Тем более, свидетелей — навалом. И если Фокин не внушает доверия…
— Можешь позвонить Биму, Строгановым, отцу Гулевых — ты же с ним в шахматы играешь.
— Подтвердят?
— Трудно опровергнуть очевидное.
— Ну, ты дал, ну, молодец! — Тут отец повел себя совсем как Фокин в спортзале. Даже встать не поленился, ухватил Алика обеими руками за голову, потряс от избытка чувств. — Как это ты ухитрился?
Предвкушая развлечение, Алик заявил:
— Понимаешь, сон вчера видел. Вещий. Будто выпустил джинна из бутылки, то есть из кувшина. А он мне, на радостях, говорит: будешь прыгать в высоту «по мастерам».
— Ах, для форсу… Плохо.
— Нравится она мне.
— Уже лучше.
— Как будто вы, Ибрагимчик, никогда девушкам не заливали, — храбрится
— Не наглей, — строго говорит ему джинн. — Обо мне речи нет. А женишься ты на ней, попадете вы на море, как ты ей в глаза глядеть будешь?
— Ну, уж и женюсь, — смущается Алик, даже краснеет, но мысль о женитьбе ему не слишком неприятна.
— Это я гипотетически, — разъясняет джинн.
— А-а, гипотетически, — с некоторым разочарованием тянет Алик.
— Тебе хоть стыдно? — спрашивает Ибрагим.
— Есть малость.
— Если честно, дар у тебя теперь навек исчезнуть должен, как не было. Но уж больно симпатична мне Дашка, можно тебя понять. Ладно уж, останется твой дар с тобой, но наказать — накажу.
— Как? — пугается Алик.
— Не соврал бы — в следующий раз на два метра сиганул бы. А теперь погодить придется.
— Долго?
— Как вести себя будешь. А там поглядим… — Тут он взглядывает на часы над дверью, ужасается: — Мать честная, курица лесная, уже звонок дали. Выматывайся отсюда, парень, мне к выступлению готовиться надо, — вскакивает, бесцеремонно выталкивает Алика за дверь.
И Алик уходит. Спускается по лестнице, идет все тем же бетонным коридором с тумбами и ящиками. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то черные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного «Рубина».
И ничего нет. Покой и порядочек.
Баба-яга и Никодим Брыкин в эту ночь Алику не снятся.
12
Если Ибрагим сказал: не прыгнешь! — значит, прыгнуть не удастся. Джинн, как давно понял Алик, слову не изменяет. Тут бы смириться, послушаться, не лезть на рожон — к чему? Бесполезно-
Бесполезно? Ну, нет! Пять сантиметров — величина не бог весть какая. Сто девяносто пять Алику обеспечены. Что ж, пять сантиметров он прибавит сам. Есть кое-какой опыт — мизерный, но уже не будет пугать неизвестность. Главное: есть желание. Есть злость — та самая, спортивная. Есть самолюбие — его Алику всегда хватало с избытком, и мешало оно ему, и помогало. Пусть сейчас поможет. А все эти качества, помноженные на постоянную величину «сила воли плюс характер», не могут не дать кое-каких результатов. Да и надо-то — тьфу! — пять сантиметров…
Аксиома, выведенная темными суеверными предками, — «вещие сны сбываются» — требовала корректив. Алик назвал бы их «переменной Радуги» или «поправкой на упрямство». В конечном виде аксиома должна звучать так: «Вещие сны сбываются в той степени, в какой позволяет разрешающая способность сновидца».
Красиво. Рассказать Николаю Филипповичу, школьному математику, — одобрит терминологию. Но суть его возмутит, не оценит он сути. Скажет: «Вы бы, Радуга, лучше на логарифмы навалились, чем антинаучный вздор множить». А чего на них наваливаться? Они для Алика — открытая книга. Сам Никфил пятерку влепил…