Стена (Фантастические повести)
Шрифт:
И Настя тоже не подкачала:
— Конечно, позвоните. Я буду ждать. Телефон вам Наташа скажет, я ее предупрежу. — Бот тут она повернулась и пошла не оборачиваясь: все-таки надо марку поддержать, именуемую женской гордостью. Или — женской независимостью. Выбирайте, что нравится.
А Игорь смотрел ей вслед и уже, пожалуй, не видел ее. А видел — внутренним, что ли, зрением? — лес — темный, по-ночному прохладный, узкий покрасневший край неба на востоке: подымалось солнце. Будет день,
4
Каждый раз вечером старик Леднев грозился встать первым, бог знает в какую рань, и беспощадно будить Игоря. Не получалось. Леднев еще похрапывал, с головой накрывшись необъятным брезентовым плащом, а Игорь уже разжигал костерок на месте вчерашнего, на остывших за ночь угольях, набирал воду в ручье или роднике — ночевать старались неподалеку от воды — и тогда сам беспощадно расталкивал профессора. Леднев, к слову, принадлежал к той счастливой породе людей, что могут спать в любом состоянии, положении, в любое время суток и на любом месте. Мечта гипнотизера, считал Игорь и как-то сообщил о том старику. Но Леднев воспротивился.
— Кажущееся, — сказал он. — На мне не один факир репутацию потерял. Засыпаю, верно, сразу. А потом он мне, как водится, приказывает: иди туда, делай то, ты птичка, ты рыбка. А я сплю сладким сном, без движения, вопреки гипнотической науке.
Игорь не стал тогда выяснять, почему Ледневу так везло на встречи с гипнотизерами. Сам-то он до семнадцати лет дожил, а ни одного не видал. То ли число их сильно поуменьшилось по сравнению с пресловутым тринадцатым годом, то ли врал старик, сочинял по своему обыкновению. Не суть важно.
Вот и нынче приладил Игорь над костром закопченный котелок, медный, луженый, куда тяжелее алюминиевых — современных Игорю, стащил с профессора плащ.
— Павел Николаевич, подъем!
Профессор скукожился на сухом лапнике, колени к подбородку подтянул, руками их обнял, глаз не открывал. Однако сказал:
— Сейчас, сейчас… Отыди от меня, изверг.
— Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало… — Игорь не врал: солнце давно поднялось над верхушками деревьев, высветило, выжелтило траву в лесу, грело. День обещал быть теплым, а то и жарким.
— Я же сказал: сейчас… Русского языка не понимает, охламон… — плаксиво затянул Леднев. Вдруг открыл один глаз — левый, уставил его на Игоря: — Заварку не цапал?
— Не велено было.
— То-то! — Споро сел, как ванька-встанька, пятерней лицо утер — умылся вроде. — Закипела?
— Кипит… — Игорь всегда с любопытством наблюдал за процессом утреннего оживления старика Леднева, именно оживления, другого слова не подберешь. Только-только лежал трупом, и — бах! — живой и деятельный, будто и не спал вовсе. А вот насчет умывания… Не любил старик этого занятия. Говорил:
— Мы в каких условиях бредем? В у-жас-ных! Кругом зараза. А грязь,
— Вы же интеллигентный человек, — укорял его Игорь, — профессор!
— А что профессор, что профессор? — хорохорился старик. — Не человек он, что ли? Как все, так и я. Вот придем в деревню, попросим хозяев баньку растопить…
Банька впереди маячила. Игорь сказал:
— Позавтракаем — ив путь.
Леднев чай сварил, заварки его драгоценной никто не трогал, вот он и доволен был, даже несколько разнежен.
— Куда ты как торопишься? — только и спросил.
— В Лежневку вашу.
— А там тебе чего?
«Че-го»… Профессор называется…
— Может, Пеликан подгребет…
— Жди-дожидайся. Хотя, может, и подгребет, как ты изволил выразиться. Ох, моветон!..
«Чего» — не моветон, а «подгребет», видите ли, — моветон. А где последовательность, спрашивается? Старик Леднев таковой не грешил.
— Он тебе что говорил, Игорек?
— Говорил: до города увидимся.
— У-у, до го-о-орода… Эдак он в любой момент способен объявиться. Хоть сейчас.
— В Лежневке он будет, — упрямо сказал Игорь.
— Надежды юношей питают… А вот как ты мыслишь, Игорек, не супостат ли наш Пеликан, не тать ли ночной? Вот кличку разбойничью носит…
Поди разбери старика: то ли он шутит, то ли всерьез считает Пеликана разбойником.
— Вздор вы несете, Павел Николаевич, и сами о том знаете.
— Почему вздор? — старик поел, попил, за куст сбегал, теперь сидел переваривал, жизнью наслаждался. А когда он в таком состоянии — Игорь заметил, — то склонен праздно пофилософствовать. — Вот, к примеру, где он бродит? Почему не с нами, коли ему в город надо?
— А может, ему еще куда надо?
— Допустим. А зачем скрытничает? Отчего бы ему не поделиться своими планами с двумя странниками?
— С вами поделись…
Леднев нахмурился.
— Обижаешь, Игорек. В своей многотрудной жизни я еще никого не выдал, не предал, на тридцать сребреников не льщусь, а ранее, до пролетарского переворота, мне жалованья хватало.
При слове «переворот» Игорь поморщился: слабоват профессор в политграмоте, терминологию путает.
— Все на деньги меряете?
— А идеалы нынче бесплатно дают. С одной стороны: кто был ничем, тот станет всем. А с другой: отстоим святую Русь от посягательств черни. Какой идеал тебе по душе, а, Игорек?
Игорь усмехнулся:
— Первый, конечно.
— А папаша-то инженер, то есть буржуй. Как совместить?
— Отец мой так же думает.
— Хотя новой России инженеры понадобятся: строить-то придется… А вот как насчет профессоров?
— И без них не обойтись, думаю.
— Выходит, и я пригожусь государству рабочих и крестьян! Ах-ах, я роняю слезу от умиления… Значит, я тоже за первый идеал. А Пеликан?