Стена Зулькарнайна

Джемаль Гейдар Джахидович

На самом деле именно в этой проблеме содержится ключ к загадкам современной истории. Именно здесь можно нащупать один из наиболее ярких и вместе с тем наиболее тревожных парадоксов нашего времени. Поэтому типичным подходом масс медиа к теме “почему перестройка?” оказывается банализация любой ценой, снятие даже привкуса парадокса. Лидируют в этой области рассуждения о “давно назревших тенденциях”, о невозможности продолжать так дальше и т.д. Все это столь неадекватно и вопиюще не соответствует фактам, что пропаганда предпочитает не касаться этой темы вообще.

2. А был ли кризис общества?

Действительно, внутри советского общества не было решительно никаких предпосылок для радикальной переориентации.

Литературно знаменитый 1984 год (до которого покойный Амальрик сулил советской власти не дожить) характеризовался полным исчерпанием оппозиционной энергии, возможностей открытого нонконформизма. Если брать неформальные силы общества в самом широком спектре — от шизоидно-богемных интеллектуалов, чьей представительской фигурой был полуподпольный (сейчас право-истеблишментский) писатель Юрий Мамлеев до чисто политических диссидентов, ориентированных на академика Сахарова — они с 1972 до 1984 года прошли такой путь разложения, распада, разочарования и приспособления, что говорить о них как о политическом факторе в предперестроечное время нельзя. Это, кстати, подчеркивается тем обстоятельством, что лидирующими фигурами перестройки сразу же стали истеблишментские деятели, которые и до ее начала были у дел. Старые же нонконформисты вылезли не сразу, а лишь на четвертом году горбачевской эры. Только в 1989 стала популярна тема “шестидесятников” и того, что они якобы сделали, чтобы нынешнее время стало возможным.

Но дело в том, что даже когда нонконформисты еще были политическим фактором (1956—68), это был очень второстепенный служебный контролируемый фактор. Если вынести за скобки искренние иллюзии и доходящее до мании величия самообольщение, существовавшее на периферии в низах “параллельного общества”, остается факт постоянного рабочего диалога между верхами диссидентуры и истеблишментом режима. Только наивные не осведомлены, что обмен людьми и идеями существовал между Востоком и Западом всегда. Достаточно сказать, что радиостанция “Свобода”, ставшая в СССР символом “серой” пропаганды и подрывной деятельности, постоянно контролировалась Комитетом с полного ведома и согласия как ЦРУ, так и самих сотрудников “Свободы”1.

Чувство реального требует признать, что никаких признаков катастрофы не ощущалось и в экономике. Сейчас, когда муссируется тема застойно-советского паразитирования на природных ресурсах, трудно встретить хотя бы вскользь брошенную информацию о реальных масштабах промышленного экспорта СССР, в котором, конечно, лидировал ВПК2. Однако СССР был крупнейшим экспортером оружия (в 1984 году примерно на $25 млрд). Только ежегодные закупки Ливии ($4 млрд) покрывали половину стоимости хлебного импорта ($ 8 млрд). Так что о каком-то “проедании” ресурсов говорить можно лишь с оговорками: это было сложное, многоступенчатое “проедание”, причем речь идет о ресурсах всего “третьего мира”, чей вывоз на Запад (ибо откуда та же Ливия могла получить доллары для советского оружия?) обеспечивался через посредничество советской экономики3.

Стало быть, не было ни массового недовольства, ни катастрофического провала в экономике. Консенсус советского общества в середине 80-х был оптимальным4. Практически все процессы внутри страны были управляемыми.

Во внешней политике видимое противостояние набирало размах еще и через год после прихода Горбачева. На “першинги”, оккупацию Гренады, охоту американских ВВС лично на Муаммара Каддафи советская пропаганда отвечала в жестком тоне.

И вдруг в недрах советского режима что-то сломалось.

3. Были ли оппоненты у перестройки?

Благодаря гипнозу общественного мнения штамп о “врагах перестройки” прочно укоренился в сознании рядового обывателя. В действительности эта идея весьма амбивалентна. “Слева” шла критика так называемых консервативных сил — партаппарата,

великодержавников, которые противостоят демократическим завоеваниям. Но “справа” эти завоевания критикуются как издержки перестройки. Можно, конечно, рассматривать эту формулировку как защитно-демагогическую, которая лишь прикрывает ненависть “правых” к перестройке как таковой. Однако это не более чем “левая” мифологема. В действительности на сегодня в стране нет реакции в собственном смысле слова, т.е. сил, которые бы стремились восстановить доперестроечный status quo. Мы, конечно, говорим именно о силах, а не о частных лицах, чьи мнения и пожелания ничего не стоят.

На самом деле между “правыми” и “левыми” идет борьба не “за” и “против” перестройки, а за овладение ее перспективами, за то, чтобы пройти экзамен на финальное историческое выживание именно в этих перспективах. Только такой подход дает ключ к расшифровке, в общем-то, загадочного для непосвященных перестроечного жаргона, начиная от “плюрализма” и перехода от “классовых ценностей” к “общечеловеческим” и кончая знаменитым “главное — н'aчать”5. Не случайно все руководители КПСС включая наиболее одиозных постоянно подчеркивали, что именно они и были инициаторами перестройки. Общественное мнение сейчас не склонно фиксировать заявления такого рода; их отбрасывают в “бумажную корзину” привычного коммунистического словоблудия. Хотя все ЗНАЮТ, что перестройка началась сверху, но никто в это НЕ ВЕРИТ. Точнее, есть мифологема, что перестройку начал один Горбачев, “перехитривший всю партию, но якобы и он не знал, куда она зайдет6. Это типичный пример банализации действительности вопреки фактам и логике; банализации; которая избавляет общественное мнение от шока правды.

4. Когда началась перестройка

В практике пропагандистской манипуляции фактами нет мелочей. 1985 год стал годом-символом, сравнимым лишь с 1917-м. Понятно почему: во-первых, будучи годом прихода Горбачева к власти, он работает на концепцию уникальной миссии “генсека-антикоммуниста”. Во-вторых, будучи следующим за 84-м, который немало мифологизирован в свою очередь, он подкрепляет установившуюся традицию, удобен для банально ориентированного мировосприятия. Однако в самом 85-м не произошло никакого видимого разрыва с советской политической преемственностью. Не произошло такого разрыва и в следующем году, несмотря на очень осторожное введение понятия “гласность”…

Подлинный поворот к тому, что происходит сейчас, причем не только в СССР, но и во всем мире, начался лет за 6 до XXVII съезда. И начался он, как ни странно это может показаться на первый взгляд, с вторжения Китая в приграничные территории Вьетнама. В ХХ веке дорогостоящие и амбициозные авантюры стали наиболее эффективным способом деморализовать, скомпрометировать, а в итоге и устранить пошедшие на них режимы. Военные авантюры стали подлинными увертюрами к “перестройкам” как регионального, так и мирового масштаба.

Итак, в 1979 году Китай сделал первый шаг к своей перестройке, предприняв одну из самых неорганизованных, антипрофессиональных, абсурдистских операций подобного масштаба в современной военной истории. Это было концом декларативного маоизма и началом эры прагматиков.

В том же году, только в самом его конце, на десять месяцев позже китайцев, СССР приступил к аналогичной акции, осуществив вооруженное вторжение в Афганистан. У этой акции, конечно, было много настоящих, не декларативных целей (в частности, содействие глобальной дестабилизации исламского мира: не забудем, что 1979 был годом исламской революции в Иране, против которого почти одновременно с советским захватом Кабула начал боевые действия Саддам Хуссейн7; учтем также, что следующим кандидатом на исламскую революцию был Пакистан), однако главной целью ставилось создание предпосылок для перестройки.