Стенание
Шрифт:
Меня вызвали прямо из конторы в Линкольнс-Инн [1] к нашему казначею, мастеру Роуленду. Несмотря на мой статус сержанта юриспруденции [2] , самый высокий для барристеров [3] , мастер Роуленд не слишком меня жаловал. Думаю, его самолюбие так и осталось уязвленным с тех самых пор, как три года назад я – совершенно заслуженно – продемонстрировал ему свое неуважение. Сейчас, здороваясь со снующими туда-сюда юристами в черной одежде, я перешел мощенную красным кирпичом площадь, залитую ярким солнечным светом, и посмотрел на окна Стивена
1
Линкольнс-Инн – одна из четырех юридических корпораций Лондона, существующих и по сей день (наряду с Грейс-Инн, Миддл-Темпл и Иннер-Темпл).
2
Сержанты юриспруденции представляли собой высший разряд барристеров в английском суде, небольшую элитную группу адвокатов, носивших специальную одежду, основным отличием которой являлась особая шапочка.
3
Барристеры – в Великобритании одна из двух категорий адвокатов, которые ведут дела; являются адвокатами более высокого ранга, чем солиситоры.
Подойдя к кабинету казначея, я постучал в дверь, и резкий голос пригласил меня войти. Роуленд сидел за столом в своей просторной резиденции – все полки вдоль стен помещения были сплошь уставлены тяжеленными юридическими фолиантами, демонстрируя статус его хозяина. Роуленд был уже старым, разменявшим седьмой десяток человеком, тощим как щепка, но твердым как дуб, с узким лицом, морщинистым и вечно нахмуренным. Он щеголял седой бородой, длинной и раздвоенной по нынешней моде, тщательно расчесанной и доходящей до середины его шелкового камзола. Казначей очинивал гусиное перо и, когда я вошел, поднял на посетителя глаза. Пальцы у него, как и у меня, были в пятнах чернил от многолетней бумажной работы.
– Дай вам Бог доброго утра, сержант Шардлейк, – проговорил он своим пронзительным голосом и отложил ножик.
Я поклонился:
– И вам тоже, мастер казначей.
Роуленд махнул рукой в сторону табурета и сурово посмотрел на меня:
– Ну что, как поживаете? Много ли разбирательств внесено в список Михайловской судебной сессии, которая состоится в сентябре?
– Довольно много, сэр.
– Я слышал, что вы больше не получаете никаких дел от Роберта Уорнера, адвоката королевы, – как бы невзначай заметил казначей. – Вот уже целый год.
– У меня куча других дел, сэр. Все время занимает работа с гражданскими исками.
Мой собеседник наклонил голову:
– Я также слышал, что некоторых придворных королевы Екатерины допрашивали в Тайном совете. За еретические воззрения.
– Да, ходят такие слухи. Но в последние месяцы кого только не допрашивали!
– В последнее время я частенько видел вас на мессе в церкви нашего инна. – Роуленд сардонически улыбнулся. – Проявляете должное благочестие? Что ж, сие разумно в наше бурное время. Посещать богослужения, избегать нежелательных дискуссий, следовать желаниям короля…
– Совершенно верно, сэр.
Казначей взял очиненное перо, поплевал на него, чтобы размягчить, и вытер о тряпочку, а потом снова пронзительно взглянул на меня:
– Вы слышали, что миссис Энн Аскью приговорена к сожжению вместе с тремя прочими еретиками? Казнь состоится в пятницу, шестнадцатого июля.
– В Лондоне только об этом и говорят. Некоторые утверждают, что после вынесения приговора ее якобы пытали в Тауэре. Вот уж странно…
Роуленд пожал плечами:
– Уличные сплетни. В любом случае
– Но не сам король? – уточнил я.
– Нет.
Я вспомнил, что весной Генрих серьезно заболел и с тех пор редко появлялся на публике.
– Его величество желает, чтобы там были представители от всех лондонских гильдий, – заметил Роуленд, после чего сделал паузу и добавил: – И от всех судебных корпораций. Решено послать от Линкольнс-Инн вас.
Я в изумлении уставился на него:
– Меня, сэр? Но почему?
– У вас меньше социальных и церемониальных обязанностей, чем полагается человеку вашего ранга, сержант Шардлейк. Похоже, на это дело нет охотников, поэтому решать приходится мне. Думаю, пришла ваша очередь.
Я вздохнул:
– Знаете, я всегда был слабоват для таких поручений. Если хотите, я готов выполнить какое-нибудь более сложное дело, но иного характера. – Я глубоко вдохнул. – Прошу вас, не посылайте меня туда. Это будет ужасно. Я никогда не видел казни через сожжение, и у меня нет ни малейшего желания на это смотреть.
Роуленд пренебрежительно махнул рукой:
– Вы слишком привередливы. Это странно для фермерского сына… Вы же видели экзекуции, я знаю. Когда вы работали у лорда Кромвеля, он заставил вас присутствовать при отсечении головы Анны Болейн. Так ведь?
– Да. И это было ужасно. А теперь будет еще хуже.
Казначей похлопал по бумагам на столе:
– Мне прислали официальный запрос с требованием отправить на казнь представителя от нашего инна. Подписано, между прочим, самим Уильямом Пейджетом, личным секретарем короля. Я должен сообщить ему имя сегодня же вечером. Мне очень жаль, сержант Шардлейк, но я решил, что пойдете вы. – Он встал, давая понять, что разговор закончен.
Я тоже встал и снова поклонился.
– Благодарю вас за желание глубже погрузиться в деятельность инна, – сказал Роуленд снова спокойным голосом. – Я посмотрю, какие еще… э-э-э… – он замялся, подыскивая подходящее слово, и наконец неуверенно произнес: –…мероприятия планируются на ближайшее время.
В день казни я проснулся рано. Сожжение было назначено на середину дня, но я находился в столь удрученном состоянии, что решил не ходить с утра в Линкольнс-Инн. Мой эконом Мартин Броккет, пунктуальный как всегда, ровно в семь принес мне в спальню льняные полотенца и кувшин с горячей водой и, пожелав доброго утра, выложил рубашку, камзол и летнюю мантию. Как обычно, его манеры были безупречны: управляющий держался серьезно, спокойно и почтительно. С тех пор как он со своей женой Агнессой начал работать у меня зимой, мое домашнее хозяйство стало функционировать словно часовой механизм. Через приоткрытую дверь я слышал, как Агнесса беседует с моими слугами: напоминает мальчику Тимоти, что нужно принести свежей воды, и просит девушку Джозефину побыстрее позавтракать, чтобы успеть накрыть стол для меня. Она говорила с обоими очень дружелюбным тоном.
– С добрым утром, сэр, – рискнул поприветствовать меня Броккет. Это был человек лет сорока пяти, с уже начавшими редеть волосами и невыразительным, незапоминающимся лицом. – Похоже, день нынче будет прекрасный.
Я не говорил никому из домашних, что иду на казнь.
– Спасибо, Мартин, – поблагодарил я эконома. – Погода сегодня и впрямь хоть куда. Пожалуй, утром я поработаю у себя в кабинете, а после полудня мне нужно будет уйти.
– Хорошо, сэр. Ваш завтрак вот-вот будет готов. – Броккет поклонился и вышел.