Стендаль и его время
Шрифт:
Одновременно Бейль продолжает изучать родословные римской знати и семейные хроники итальянского дворянства. Он обнаруживает, что атаманы бандитских шаек с больших дорог и продажные красавицы, пленявшие кардиналов, были основоположниками наиболее знатных и богатых семей Италии. Он беспощадно вскрывает тайну одной из самых старых итальянских фамилий — Фарнезе, у ее истоков он находит не рыцарей, а проститутку, наложницу римского папы, а за нею последовала вереница отъявленных злодеев, которые довели блеск своих дворцов до такого же уровня, до какого дошли их тайные и явные преступления. Однако мемуары времен Людовика XIV могут раскрыть такие же явления и касательно Франции. И вот у Бейля возникает сложная концепция: «История европейской аристократии» или «История феодального дворянства» как история преступлений. Целый могущественный социальный слой, сметенный
Должность консула не всегда удобна для того, чтобы печатать такие вещи. Даже простой «Дневник путешествия по Италии и Швейцарии в 1828 году» Бейль считает необходимым выпустить анонимно у фирмы Вердьер в Париже [101] .
Живя в верхнем этаже консульского дома, Бейль сходит в нижний этаж. Мягкая обувь делает его шаги неслышными, и потому служебные разговоры его секретаря и помощника Лизимака с приезжими купцами или с полупьяными капитанами французских пароходов долетают до его слуха.
101
Стендаль лишь помогал Ромену Коломбу в работе над этой книгой и написал затем на нее рецензию.
— Сам постоянно живет в Риме, возится с книжками, пишет книги дни и ночи, изводит бумагу, а я целые дни трудись! На мне держится все консульство, и если бы не я, то, конечно, министерство иностранных дел в Париже вылетело бы в трубу! — хвастается или жалуется Лизимак.
Перед Бейлем раскрывается картина постоянных интриг. Недаром, когда он выходит в канцелярию и застает человека, имеющего дело непосредственно к нему, этот человек избегает говорить с консулом и просит разрешения дождаться Лизимака Тавернье. Г-н французский консул Бейль, так крепко подтянувший подчиненные ему мелкие консульства побережья, лишен авторитета в своей собственной канцелярии! Размолвка кончается тем, что Лизимак говорит дерзости. Министерство приказывает Лизимаку подать в отставку. Бейль прощает его. Лизимак подобострастно извиняется на словах и пишет наглую бумагу в Париж. С этого момента чиновники министерства иностранных дел, расположенные выслушивать и принимать доносы, обзавелись усердным осведомителем: Лизимак ежедневно сообщает во Францию сведения о поведении господина Бейля. Господину Бейлю мало до всего этого дела. Он почти все время проводит в Риме, а роман, который пишется в Чивита-Веккии, зашифрован, и Лизимак Тавернье тщетно поворачивает его во все стороны перед зеркалом — прочесть не удается ни строчки.
Наступает 1835 год. Министерство просвещения, просматривая списки своих чиновников, с удивлением замечает, что ни разу не награждался господин Бейль, и посылает ему орден Почетного легиона, словно желая загладить свое невнимание к этому человеку.
Бейль чувствует себя все хуже и хуже в своем консульском захолустье. На побережье начинают дуть тяжелые, неприятные ветры. Но хуже всего «aria cattiva» — «злокачественный воздух». Это воздух сезонных лихорадок, которые косят иностранцев, приезжающих в Рим в это время года.
Все вместе, и «aria cattiva» и недовольство своим положением, заставляет Бейля просить о переводе консулом в любое другое место в Испании, лучше всего в Барселону. Он получает отказ. Если проклятое министерство не дало ему возможности уехать в Испанию, то пусть хотя бы разрешит пожить в Париже и подышать хорошим воздухом парижских гостиных, где, вероятно, по-прежнему собираются умные люди за стаканом легкого пунша, где мысль искрится и горит!
Министерство соглашается 26 марта 1836 года. Закончив рассказ из наполеоновской эпохи «Мина де Вангель», где очень остро поставлена проблема допустимости лжи как средства завоевания любимого человека, Бейль уезжает. Вот Ливорно, Генуя и Марсель, где в витринах книжного магазина случайно найдены новые книжки Проспера Мериме. Как далеко шагнул этот молодой новеллист! Но какая страшная по сухости и безнадежности повесть «Двойная ошибка». Еще страшнее «Илльская Венера» [102] .
102
А.
Бейль держит в руках письмо Мериме. У них очень много накопилось чувств и мыслей друг для друга. Им нужно встретиться, но встретиться не так, как это могло бы случиться в Париже, в гостиной, на людях. В обгон своего дилижанса Бейль послал уже записку своему другу: надо встретиться в Лаоне. Назначен день и час.
Вот из-за дерева выходит высокий человек в сером сюртуке и бросается навстречу грузному, отяжелевшему Бейлю, поднимающемуся со скамьи. Мериме потерял отца. Бейль потерял так много в жизни, что каждому есть что рассказать. Во время их беседы неожиданно прорываются глухие, бурные рыдания: Бейль, не стесняясь, плачет, опираясь локтем на спинку садовой скамейки. Мериме, этому сухому, черствому человеку, нисколько не удивительны его слезы. Он сам вздрагивает, опускает углы губ и, быстро отвернувшись, вынимает платок.
Произошло самое тяжелое: она, Юдифь Готье, приобрела новые привычки, у нее новые друзья, новые знакомые. То, что раньше вызывало смех Бейля и Юдифи Готье, теперь смешно только одному Бейлю, и она широко раскрывает удивленные глаза и смотрит на своего друга, не понимая. Бейль привык маскировать свои чувства, но теперь нервная чувствительность обострена настолько, что он внезапно срывается с места и среди веселого разговора, легкомысленных шуток быстро уходит, ни с кем не попрощавшись!
24 мая 1836 года Бейль в Париже. Начинается новое, на этот раз трехлетнее пребывание во Франции, и, по существу, конечно, за это время оформились у Бейля впечатления, составляющие содержание неоконченных романов: «Красное и белое» [103] и «Ламьель» — повесть о своеобразной женщине Франции.
103
А. Виноградов не совсем точен: в 1836 году во Франции Стендаль лишь просмотрел рукопись романа «Люсьен Левен», в основном написанного в Италии. После 1836 года писатель уже не возвращался к этому своему произведению.
ГЛАВА XIX
Бейль приехал на родину, когда протекли первые шесть лет владычества биржи и ее ставленника Луи-Филиппа.
Судьбой его было возвращаться во Францию после длительных отлучек в такие периоды, когда в стране произошли серьезные перемены, и взор пытливого наблюдателя поражает все, что он видит: многое прежнее и привычное исчезло или изменилось до неузнаваемости, а многое такое появилось, о чем он и не думал, чего и не ждал. Так было в 1821 году, после семилетнего пребывания в Италии, так и теперь. Тогда Бейль застал уже определившейся, так сказать, устоявшейся, со всеми ее характерными чертами, монархию Бурбонов, а теперь — монархию Июльскую.
И он по совести не мог бы сказать, что нынешняя ему нравится более предыдущей… Конечно, нет теперь и помина о средневековых бреднях Карла X, старое дворянство присмирело и не мечтает более о полном восстановлении дореволюционных порядков.
Но политической свободы нет по-прежнему, правительство, напуганное восстаниями в Лионе и в Париже, покушениями на короля, деятельностью тайных обществ, пропагандой «безумцев социалистов», все решительнее и круче сворачивает на путь реакции, на путь преследования свободной мысли и слова.
В предисловии, которое Бейль написал незадолго до смерти к книге «О любви», он очень удачно охарактеризовал господствующие классы общества: «Властвующая буржуазия и брюзжащая аристократия…» Хотя они и продолжали спорить между собою о характере и доле участия в управлении государством, но их интересы давно уже совпали в общем стремлении к угнетению народа, эксплуатации его.
Старая и новая земельная аристократия совместно с банками и ростовщиками грабили крестьянство.
Промышленная и финансовая буржуазия с азартом новизны эксплуатировала новый класс фабричного пролетариата.