Стендаль
Шрифт:
Итак, консул продолжал путешествовать в свое удовольствие. 28 декабря он сопровождал Адриена Жюссье в Неаполь и наблюдал там поток лавы шириной восемь-десять футов, излившийся при извержении Везувия: «За минуту лава выливается на два туаза (старинная французская мера длины, 1 туаз =1,949 метра. — Прим. пер.);за все извержение она выливается на шестьсот-семьсот туазов. Если бы так продолжалось постоянно, то она угрожала бы даже Резине,но выбросы всегда через некоторое время прекращаются. В кратере находится „сахарная голова“, которая каждые пять минут выбрасывает раскаленные камни. Г-н де Жюссье захотел добраться туда и превеликолепно ободрал себе руки и лодыжки, пробираясь по ровному месту, усеянному твердыми кусками лавы, которые крошатся под ногами. Подъем
Он восхищается мозаикой «Битва Александра», которая несколько месяцев назад была найдена и расчищена в Помпеях, покупает мраморную голову — предположительно изображающую Тиберия, и находит Неаполь «более шумным и крикливым, чем всегда. Он являет собой ужасающий контраст с Толедо, более оживленным даже, чем улица Вивьен (здесь не столько проходят,сколько стоят),и с мрачным Римом».
В Рим консул вернулся 22 января 1832 года, а в свою Чивитавеккью — только 14 февраля. Кочевой образ жизни оказался приятным способом примириться с пребыванием в административном аду. Но он, похоже, забросил даже слабые попытки вернуться к литературному творчеству.
Свобода, милая свобода
За «холерой морбус», растекающейся по стране, и санитарными мерами, распространяющимися на все торговые перевозки, последовали очередные повстанческие волнения. Вслед за восстаниями в Романье и отправкой папских войск в Болонью венское правительство, по просьбе папы Григория XVI, вновь оккупировало город. Информированный о сложившейся политической ситуации и вторжении Австрии на итальянскую территорию, Казимир Перье в ответ 22 февраля 1832 года отправил французский экспедиционный корпус для занятия Анконы. «Вот уже пятнадцать дней как мы находимся в забавном положении, — писал Анри своему другу Доменико ди Фиори. — Каждую четверть часа все может поменяться». Консульство в Анконе приобрело особое значение, принимая во внимание последние события, граф де Сент-Олер временно перевел туда консула из Чивитавеккьи: «Административные и политические проблемы, которые обязательно возникнут здесь при введении французских войск, требуют деликатности и умеренности, а также принятия соответствующих мер и личного доверия, чему вряд ли может соответствовать случайно назначенное лицо. Никто не может лучше, чем Вы, месье, оценить обстановку и выполнить эту миссию, черпая силы в Вашем усердии на службе правительству».
Эпидемия холеры добралась до Парижа: там уже были отмечены первые случаи заболевания. 6 мая Анри Бейль спешно отбыл к месту назначения. Но прошла всего неделя — и он уже обратился с просьбой освободить его от обязанностей, которые он был вынужден взять на себя ради блага службы:
«…Эти обязанности ставят меня в большое затруднение. Как помощник военного интенданта, я должен подтверждать своей подписью документы, в которых я ничего не понимаю. <…> И наконец, я нахожусь здесь среди местных чиновников и военных лиц, которых я не имею чести знать. Функции помощника интенданта и финансового лица понижают мое официальное положение в сравнении с консульским».
В конце мая ему было разрешено вернуться на свой пост, и он отправился в Рим до 5 июня.
Папская администрация оказалась неутомимой в мести, она не оставила попыток избавиться от недружественной ей персоны — консула Бейля. Консул Чивитавеккьи был обязан сохранением своей должности только порядочности графа Сент-Олера. Он писал графу Себастьяни: «…Меня прозондировали на предмет отставки г-на Бейля, консула Франции в Чивитавеккье. Я ответил, что, несмотря на желание соответствовать пожеланиям, я не пожертвую человеком, которого мне не в чем упрекнуть в части выполнения им его обязанностей. Действительно, я нахожу, что с учетом местных условий выбор г-на Бейля был неудачен, но с тех пор, как он находится на этой должности, им не было допущено никаких ошибок, насколько мне известно, и моя совесть требует, чтобы я принес вам это свидетельство в его пользу…»
Известия о парижской жизни Анри получал лишь из писем или французских газет. Он тосковал и даже отметил в «Журнале»: «Я не пишу в Париж, потому что хочу быть забытым и окончить жизнь в этом своем маленьком порту…» Его корреспонденция касалась лишь текущих дел, тем более что доставка писем была сильно затруднена
22 мая консул Бейль сделал запрос об отпуске под тем предлогом, что семейные дела требуют его присутствия в Гренобле. Отпуск в принципе был ему предоставлен, но с отсрочкой, так как он еще не привел в порядок финансовую отчетность по Анконе для Морского министерства.
Тем временем, чтобы занять себя чем-то, 20 июня он принимается за свои «Воспоминания эготиста»: «Я развлекаюсь тем, что описываю хорошие моменты моей жизни. Затем я, возможно, поступлю как с блюдом вишен — опишу также и плохие моменты: свои оплошности и эту свою вечную беду — не нравиться тем, кому я особенно хотел нравиться…» Отдаваясь непроизвольному течению мысли, он начинает это второе из своих сугубо интимных произведений с описания конечной стадии своих отношений с Матильдой Дембовски и прерывается на описании первого визита к Этьену Делеклюзу — это целая череда портретов, размышлений и житейских историй: «Книга с таким сюжетом — как все прочие: если она скучна, ее быстро забудут. Я опасался, что, описывая счастливые моменты жизни, анатомируя их, я лишу их очарования. Чтобы этого не случилось, я их опущу. Дух поэзии умер — сегодня в мир пришел дух подозрения. Я глубоко убежден, что единственным противоядием для читателя от этих вечных „я“, которыми злоупотребляет автор, может быть только полная искренность».
Он утверждает в первых же строках, что ему не хватило бы смелости писать, если бы он не имел в мыслях, что эти страницы должны когда-нибудь быть напечатаны. Впрочем, такая открытость читателю не мешает ему предупредить книгоиздателя Дюпюи: «Я принял решение ничего не публиковать, пока я нахожусь на государственной службе. Мои писания имеют несчастное свойство опровергать тот вздор, который многие кружки в обществе хотели бы выдать за правду». Его государственная служба ему вовсе не нравится, но более всего ему не хотелось бы ее лишиться. К тому же его творческая сила — вроде огня, который гаснет при малейшем порыве ветра: 4 июля он прервал написание «Воспоминаний эготиста» и никогда более к ним не вернулся.
10 августа консул отправился в Порто-Эрколе, предварительно предложив кандидатуру Лизимака Тавернье (по его просьбе) на должность вице-консула без содержания. На следующий день он был уже в Сиене. Спустя шесть дней он остановился в «Швейцарском отеле» во Флоренции и вновь записался посетителем в кабинет Вьессье. Он прогуливается по улицам города, посещает бани и кафе и ведет беседы с поэтом Джакомо Леопарди. Полиция организовала за ним слежку почти не скрываясь, и он в конце концов это заметил. Совершив экскурсию в Лукку, он вернулся на свой пост 2 сентября.
Начиная с 19 сентября консул-литератор работает над романом «Общественное положение», в котором выводит на сцену не только дипломатические круги Рима и их политические козни, но еще и жену французского посла, на которую он имел некоторые виды: «Жена моего шефа любит миниатюру, а я пишу маслом, поэтому я не слишком преуспел в ее глазах…» Впервые после «Красного и черного» он испытал то, что можно назвать, хотя бы с натяжкой, творческим порывом: он написал сразу целых 14 страниц.
25 сентября Анри Бейль снова сделал запрос о месячном отпуске. 6 октября он оставляет рукопись «Общественного положения» и едет на 13 дней в Альбруццо. Потом будет еще несколько попыток вернуться к роману и даже будут сделаны некоторые исправления, но вдохновение уже не вернется. Напрасно Альфонс Левавассер упрашивал его прислать роман или хотя бы сборник интересных наблюдений, Анри не поддался на уговоры: он принял нелегкое решение хранить молчание и не намерен был от него отступать. Он завещал рукопись «Воспоминаний эготиста» Абрахаму Константену с указанием напечатать ее не менее чем через десять лет после его смерти; он также завещал ему роман «Общественное положение», уточнив: «с просьбой не публиковать его до 1880 года».